Тут Жук мой совсем от страха потерялся. Бухнулся девице чудной в ноги, подол в лапищи сгреб и запричитал:
— Матушка-государыня! Не погуби! Не со злом мы в угодья твои сунулись — мы Миройку-злодея воевать идем, а в лесах нам и нужды нет!..
И так кричал, паршивец, что весь стан перебудил. Начали мои ратники глаза тереть да озираться.
А царевна лесная только смеется:
— Да зачем мне губить тебя, дурачок! Я проведать пришла. Нечасто в наши дебри люди захаживают, а тут вы на ладьях. Вот и захотелось мне глянуть — каковы?
Тут уж я не упустил… что, рыжая, не веришь? А вот зря ты не веришь — дядька Богдан тебе не тот врун, что в нашем ручье говорящего осетра поймал. Как было, так все и сказываю.
Ну вот и говорю я, значит:
— Нет, говоришь, зла у тебя к людям, царевна? Тогда не откажись хлеб с нами преломить и вина нашего отведать. Кто от единого хлеба вкушает, те перед богами — братья, ведают ли об этом в твоих лесах?
— Что ж, Богдан-воин, — ох, и хитро она тогда улыбалась, — мирным гостям мы всегда рады. Преломлю с тобой хлеб и вина выпью, угощай.
Ребятам моим только кивни — вмиг скатерти настелили, яства, чем богаты, разложили. Да брагу нашу, что по ошибке у князя увезли, выставили. А после усадили гостей, да и себя не забыли. Вот смотрю: едят наши лесные гости, а пуще всего на брагу налегают. Нравится им угощение. И вот уж пошли между ними и моими ратниками разговоры да веселье: кто песни петь затевает, кто в цель стрелять или рукоборствовать, а кто и на мечах потешиться. Но все чинно, уважительно…
И царевна прекрасная тоже бражки отведала. Раскраснелась вся, так жаром и пышет, и все ближе, теснее ко мне жмется… а чего ты так смотришь? Я тогда о-го-го какой был! Девки, все, какие ни есть, глаз не сводили, вот и ей, птице лесной, приглянулся. Прижималась она да за руку брала, а потом к уху приникла и давай шептать:
— Люб ты мне, Богдан-воин. Давно люб — много дней кругом летаю, за твоей лодкой слежу. Идем со мной в лес, душа моя! Идем — не пожалеешь.
— Да как же это, царевна? — говорю. — Не можно мне. Меня дома жена молодая ждет, первенца носит. Хороша ты, царевна, не хочу тебя обидеть, но она-то, Любушка моя, сердцу ближе.
— Так разве я в жены к тебе прошусь? — говорит. — Только ночь эту со мной будешь, а потом верну тебя твоей Любушке. Вот ты говоришь, жена твоя первенца ждет… счастливая. А я как же? Разве много мне нужно — ночь с любимым и долгие годы памяти?
— Да что ж я, — отвечаю, — один на свете? Вон у тебя какие молодцы! Неужто ни один девичье сердце не тронул?
