Вихря - Мааэринн

Вот она опять — худая, юркая, как хорек; перепачканная мордашка, босые ноги в цыпках, в спутанных рыжих космах — сухие травинки. Вихря, маленький деревенский подкидыш. Нашлась как-то у околицы, да и осталась — у вдовы Харитиньи на сеновале ночует, Харитинья же ее и подкармливает.

«Глупая баба, — думал Богдан. — Своих четверо, вечно голодных, а она еще эту пигалицу ни на что не годную пригрела…»

У самого Богдана своих не было. И чужих почти не осталось. Это раньше Богдан по-иному жил… был он воином прославленным да и женихом из самых видных, чего уж скромничать. И просватали за него не какую-нибудь деревенскую девку, а дочь самого князя — Любушку. «Эх, Богдан! Мне б таких молодцев, как ты, хоть сотню — никто б перед князем Доброгневичем глаз не поднял — весь белый свет мне бы покорился!» — сказал князь. И благословил дочь. Богат тогда был Богдан. И деньгами богат, и дружеской верностью, и жениной любовью. Да только это все давно было — так давно, что и поминать не стоило. С тех пор, вон, и голова поседела, и богатство порастратилось, и слава воинская забылась. Всё забылось, всё обветшало, только цветы на жениной могилке свеженькие раскрылись. Да три холмика рядом травой зеленеют — детки. Как было напророчено — так и вышло: трое сыновей родилось, да ни один десяти лет не прожил.

А соплюху эту рыжую, Вихорку, Богдан давно заприметил: повадилась в его саду яблоки красть. Захарка-садовник все изловить обещался, да не мог. Погонится — а малявка под забор и в крапиву. Поди вытащи её оттуда! Но вот замечать стал Богдан: как девчонка яблоки таскать начала, так они ровно сладше сделались, сочнее да запашистее. А тут вышел, глядит — дерево само к рыжей Вихорке ветви, словно руки, тянет.

— Вихря, эй!

Девчонка вздрогнула пугливо и оглянулась. Глаза выпучила, большущие, как трава, зеленые. «Вот точно такие глазищи», — припомнил Богдан и плюнул под ноги.

— Вихорка, поди-ка сюда.

— А не прибьешь, дядя? А то если бить будешь — так я лучше сбегу. Тебе, старому да толстому, меня в жизнь не догнать.

— Ишь ты, бойкая выискалась. Старый я да толстый… а ну иди, бить не буду. Тыквы пареной с пшеном хочешь?

— Тыквы? — рыжая головенка хитро склонилась к плечу. — А на меду?

— На меду, на меду… это где ж ты мед-то пробовала, босоножка?

— А там, — девчонка махнула рукой в сторону дальнего леса. — Когда еще мамка кормила.

— А теперь твоя мамка где?

— Не знаю… — она вдруг как-то обмякла, губы изогнулись коромыслом, а глаза слезами налились. — Проснулась — и нет ее… не знаю…