«Зеё… смертельно опасна… убивает прикосновением», — эхом пронеслось в моей голове.
Кто был рядом — будто надвинулись на него, нависли. Обозлились. Забьют ведь насмерть в запале. А это значит — мы тогда все разом за ним уйдем.
Мгновение это — секунда или сколько там, — а я будто в руках небытие подержал. Всего-то шаг и нужен. И даже того не надо, лишь промолчать и позволить убить его. Всего лишь отвернуться.
— Стоять! — крикнул я. — Не трогать! Он нам нужен! Мы его заставим! Дописать — заставим!
И накатившая пустота, как волна, скрыла все другие мысли, сгладила, распрямила пружину внутри, словно та не железная была, а бумажная — просела, провисла безвольно.
… где-то за моей спиной все плакал Ди…
* * *
— Ты напишешь о каждом, — заявил я, — то, что я тебе скажу!
Кто еще мог знать, о чем они мечтали? Нет, Создатель уже ничего не знал о тех, кого создал. Они изменились, а он забыл. И нити, что тянулись к нему, истончались изо дня в день. А потом рвались, и тогда… башни, дворцы, хижины и герои рассыпались, а оставшиеся развеивали песок по ветру над обрывом, как пепел после кремации.
Создатель уже ничего не знал.
Я знал.
— Я расскажу тебе, что произойдет дальше с каждым, — говорил я, кивая и убеждая самого себя, — ты запишешь. Курсор в твоем механизме двинется, герои возродятся. И у них всё будет хорошо. Ты меня понял?
Он так и сидел в пыли, вытирая кровь, размазывая её по щекам и ладоням, и держал на коленях механизм Создателя. И смотрел на меня снизу. Не со злостью, а так, словно не Зеё его ударила, а он сам себя наказал.
Зеё, Ди, Эйт, Викинг — все, кто были теперь моей командой, все, о ком я заботился после того, как высыпал в обрыв останки экипажа моего корабля — притихли и тоже смотрели на меня. Они никогда не видели меня таким.
— Этот механизм, — Создатель глянул на него и снова поднял взгляд, — тоже работает от электричества. Заряда батареи хватит на три часа. Я не успею… обо всех не успею… Можно лишь, — он обвёл взглядом мою команду, — можно про кого-то одного.
Растерянные взгляды друг на друга.
Ах, ты сволочь!
Мы теперь выбирать должны? На каких весах прикажешь измерять, кому жить, а кому — нет? На весах возраста? Одиночества? Сумасшествия? Или, может, любви?
И ведь кто-то должен сказать первое слово.
Я должен сказать первое слово.
А я замялся, думал о Зеё… Да, конечно, должен быть благородным и сказать: «Пусть это будет школьница. Пусть это будут подростки. Пусть это будет Эйт». Но я мог думать только о Зеё.
