Молибден не стал дожидаться, пока она поравняется с машиной, а вместо этого демонстративно сел за руль и хлопнул дверью. Когда она появилась на соседнем сиденье, он, не глядя в ее сторону, повернул ключ зажигания и рывком тронулся с места, отчего хозяин «Мерседеса», удивленно посмотрел на них.
Таонга сделала виноватый вид, она сжала плечи и украдкой поглядывала на возлюбленного, ей всегда казалось, что она его любит больше, и очень болезненно переживала любые вспышки его плохого настроения.
– Ну, прости, я не специально, мне пришлось задержаться на работе…
Молибден, казалось, не слышал слов. По правде говоря, он уже остыл, но он так любил быть правым, что из любви к этому искусству продолжал играть роль несправедливо обиженного. К тому же, это давало ему возможность поучать, и он уже обдумывал свою назидательную речь для виновницы:
– Ты же знаешь, что у нас важное дело. Ну, скажи, как я могу на тебя положиться, если ты меня подводишь в таком пустяковом деле, как пунктуальность?
Таонга сидела, как маленькая мышка и пожимала плечами, она знала, что у нее нет оправдания, и что она ни скажи, все будет использовано против нее, более того, увеличит в несколько раз поучительную речь. Она слушала Молибдена и, если вначале ей казалось, что она не виновата, то чем дольше он говорил, тем больше в ней росло чувство вины.
– Это называется безответственность и легкомыслие. Ты должна понять, если в будущем мы хотим ездить на «Мерседесах», жить в лучшем квартале города и одеваться в лучших бутиках, мы должны работать не покладая рук и все делать серьезно и хорошо. Я не собираюсь всю жизнь впахивать на заправке, эти богатеи все имеют просто так, а нам, эмигрантам, нужно заработать все это своим трудом и своим умом. Ты со своим легкомыслием и дурными манерами так и останешься горничной. Пожалуйста, если хочешь, это твоя жизнь, делай, как знаешь, но тогда нам не по пути.
Таонга уже слизывала слезы. Она очень боялась, когда Молибден говорил, что им «не по пути»; в такие моменты она хотела броситься ему на шею, рыдать и обещать, что она исправится и что все сделает, как надо. Молибден услышал всхлипы, и где-то внутри у него зашевелилась садистская радость, более того, ему захотелось секса. Слезы его почему-то возбуждали. Он снисходительно сказал:
– Ладно, Таонга, не плачь… можешь меня умилостивить, пока я еду. Спой мне мою любимую…
Таонга обрадовалась, и с усердием занялась исполнением «No women, no cry» обожаемого ею Боба Марли. Она чувствовала, как Молли становился добрее, и была почти счастлива.
