Будут ли они заметны кому-то ещё? Опознает ли их адресат?
И какого чёрта он вообще взялся за этот разговор?!
* * *
Алекс позвонил часом позже, когда Доминик, более-менее умиротворённый собственной картиной, расположился в гостиной, намереваясь поймать хоть какой-нибудь выпуск новостей.
— Это гениально, — сказал он совершенно спокойно. — Ты открываешь очередной виток творчества?
— Всего лишь выражаю чувства, — и на Доминика вдруг навалилась смертельная усталость.
— Я покажу фотографию Анхелике. Это может стать глотком воздуха для её выставки. Можно подогреть интерес…
Доминик не слушал. На самом деле ему пора было ложиться спать, он вымотался. И теперь это чувствовалось яснее ясного.
— Пожалуй, ты можешь справиться сам, — сказал он, и Алекс всё-таки уловил что-то в его голосе.
— Я возьму всё на себя, — тут же заметил он. — Тебе не нужно будет волноваться о чём-либо.
— Вижу её напротив The Light, — поделился Доминик, сдерживая порыв бросить трубку или даже разбить телефон о стену. — Приглушённый свет, высветить только два полотна, лицом друг к другу. Музыка…
— Прекрасная мысль, я поговорю с Анхеликой. Как ты назвал её?
— The Dark, — усмехнулся Доминик. Для него это всё ещё было шуткой.
— О, понимаю. Позвоню завтра.
Отложив мобильный, Вэйл поднялся и размял спину. Телевизор бормотал о чём-то, но уже не хотелось прислушиваться и даже искать интересующую информацию. Немного злясь на себя из-за этой незавершённости, Доминик всё же отправился в спальню.
Он взбил подушки, недовольно задёрнул плотные шторы и огляделся, в поисках маски для сна. Дневной или вечерний сон он не любил, но сейчас не мог сопротивляться странному позыву. Точно кто-то назначил ему встречу там, за пределами реальности. И дело было даже не в вежливости — избытком её Доминик не страдал, а в невозможности отказаться. В жизненной необходимости окунуться в это чувство и дать ему вести.
Он уснул почти мгновенно. Сны пришли странные, но он так и не сумел их запомнить.
На этот раз Рик не позвонил, чтобы предупредить о письме. Доминик нашёл послание сам и некоторое время оцепенело рассматривал снимки, не в силах что-то сказать. Это был он, Творец. И снова распластанное тело — женское, оказалось шедевром. Оно было ещё чище, ещё ярче предыдущих, извлечённые органы, собранные в идеальную композицию по правилу золотого сечения… И всё же в картине ощущалась какая-то перемена.
Внезапно он почувствовал необходимость обратиться к первым фотографиям.
