Сердце я ещё чувствовал. И знал, что оно бьётся всё медленнее. Было так непривычно и, не скрою, страшно ощущать этот новый, несовместимый с жизнью пульс. Десять кубов — это всё-таки не восемь, сердце как ничто другое знает это. Всю левую сторону груди сковало болью — до онемения, в глазах всё кружилось — это меня затягивало, затягивало в этот чёрный омут, из которого большинству людей нет возврата…
Тяжесть давила всё сильнее и просто вытолкнула меня из тела. Облегчение, освобождение было столь мгновенным и жгучим, что залило меня эйфорией, словно внезапно хлынувшее солнце. Словно я нёс на своих плечах свод небесный и внезапно сбросил его…. Значит, вот это всё чувствуют те, кто умирает? Во всяком случае, клинической смертью? Тогда я понимаю, почему большинство из них не хочет возвращаться в истерзанное, опостылевшее им тело.
Над столом склонились фигуры в белых халатах, о чём-то встревожено и скорбно переговариваясь. Я приблизился тоже, заглянул в своё посеревшее, мёртвое лицо. Многие вернувшиеся с того света, я читал, говорили, что вид их мёртвого тела вызывал у них отвращение. Не знаю. К себе я испытывал, пожалуй, сострадание и любовь.
Смерть по определению не может быть прекрасной. Но эти два задрапированные простынями, опутанные проводами сильные молодые тела были прекрасны. Может быть, прекрасны сквозившим в них ожиданием жизни, покинувшей их на время. Мне почему-то вспомнились египетские саркофаги с золотыми лицами-масками. Чем-то подобным теперь всегда будут для нас наши тела…
Впрочем, у меня не было времени на слишком пространные рассуждения. Я знал, что мне нужно торопиться. И что-то вокруг, в самих тканях мира, тоже знало это. Я не просто увидел перед собой пресловутый чёрный тоннель — я почувствовал его. Он засасывал меня, вытягивая из этого мира, и я нырнул в него, как самоубийца в омут. Да, всё правильно, и само тело я скинул, словно одежду на берегу, когда кинулся спасать тонущего друга. Что ж поделаешь, есть реки, в которые в одежде не войдёшь.
Яркий свет вспыхнул внезапно, но не ослепляюще. Это этот свет тянул меня через тоннель. В сердце света тянулась тонкая, словно паутина, нить, натянутая, словно первая струна. Я схватился за неё…. И вылетел из своего мира окончательно.
Я очнулся от удивительного ощущения, что я жив. То есть могу слышать, видеть и даже осязать. Эти простые ощущения более чем потрясли меня — я слишком хорошо помнил и всё ещё чувствовал эту и мучительную, и радостную разлуку с телом. И всё же я ощущал — телом ли, нет, не знаю — не только, что моё существование не прервано, но и что что-то существует вокруг меня.
