Заслышав, что кто-то кому-то что-то рассказывает, всё больше душ стало подтягиваться ближе. Так, видимо, всегда. Загробный мир — место довольно скучное, и каждое новое лицо — это возможность выговориться, развеяться хоть ненадолго от тоски.
— Отдать свою жизнь за бога мы, конечно, готовы были только на словах. Все как один мечтали вернуться с награбленным домой и жить ещё долго и счастливо. Но сарацины тоже были храбры и сильны, и многие из нас полегли в бою. Когда же души наши покинули тела, мы самонадеянно ждали награды и здесь. Но Богоматерь, имя которой мы призывали, оттолкнула нас, пришедших к вратам рая. Отвращением исказилось её прекрасное лицо. «Уйдите, — сказала она, — нет у меня для вас золота. Сын мой не велел стяжать сокровищ на земле, не велел именем его творить неправду. Вы пили кровь человеческую, словно дикие звери, так идите во тьму кромешную». С горя многие из нас стали проситься в ад, ибо невыносимее такое вот безрадостное, жалкое существование, чем самые свирепые адские муки. Но с усмешкой погнал их сатана: «Разве не имя бога вы призывали, разве не для него шли в бой? Разве не купили себе искупление грехов этим походом — за что же мне вас мучить? Идите, безгрешные, идите к своему богу, быть может, он даст вам награду за ваши подвиги». С тех пор так вот и скитаемся мы, и нет нам надежды, нет милости к нам ни от кого. Самое ощущение наших «я» уже опостылело нам…
Да, в сравнении с этим царство Аида — сущий рай. Думаю, эти вот не задумываясь всё своё золото отдали бы, чтоб попасть хотя бы туда…
— Все слова наши о том, как больно бьёт бич Божий и как тяжко наказание грешникам, теперь звучат в наших же ушах немолчным набатом. Что кипящие котлы, что огонь неугасимый и червь неумирающий? Получше глумливых чертей сами мы терзаем себя каждый день. Сарацины, убитые нами, теперь в раю своего господа, потому что защищали своих жён и детей, мы же не нужны ни дьяволу, ни богу.
— А… А почему вы такие? Полуразвалившиеся-то? — не удержался я от бестактного, наверное, вопроса, — душа же вроде, не тело… Разлагаться не может…
— Да может, видать, — ответил ближайший мертвец, с полувылезшей, явно роскошной когда-то бородой, в обрывках обгорелого, пропитанного кровью камуфляжа, — потому что мёртвыми и тогда были наши души. Смрадными, гнилыми были они и в телах. Знаешь, кто я?
— Боевик, — догадался я, невольно пятясь, — ваххабит…
— Полевыми командирами называли мы себя. Воинами на пути Аллаха. Только кровь за правое дело предпочитали проливать чужую, а не свою. Мы хорошо умели использовать слепую веру этих простачков, одурманивать их головы бреднями — что бог хочет от них, чтоб они сгубили в огне свои и чужие жизни вместо того, чтоб жить как все и умереть в свой срок. Только вот сами в райские сады не торопились. Не стеснялись прятаться за спины женщин и детей, посылать на смерть самых юных, самых слабых… Однако бог на небе всё же есть, вот и нас настигла пуля, сколько ни укрывались мы в неприступных горах, сколько ни окружали себя телохранителями. От смерти, как и от правды, не убежишь.
