Лица девушек озарились надеждой.
— Попробуйте. Что-нибудь да получится. Вас здесь сколько? Можете разделиться. Кто-то займётся дном, а остальные пойдут за водой. Уверяю вас, там кувшинов десять, если постараться, будет достаточно.
Повеселев, девушки с удвоенной энергией принялись за работу.
Было не то чтобы холодно, но как-то зябко. Возможно, из-за бесчисленных прикосновений теней, стремящихся хлебнуть моей жизненной силы. Я заметил, у сопровождающих меня стариков по сравнению с ними всё же есть какая-то плоть, ведь без тела невозможно катить камень или есть яблоко. Да и воду носить невозможно, так что у девушек, видимо, тела тоже есть. Прочие же, не организованные ни на какой труд, а точнее — каторгу, носились вокруг тоскливыми стенающими призраками. Я видел пробегающие стада кентавров — их копыта не приминали траву, воинственные амазонки грозили мне бесплотными копьями, великие герои в доспехах и со щитами — все как один прозрачные — провожали меня грустными глазами и, как заворожённые, следовали за мной. В общем, я уже совершенно точно знал, где я…
Следующим встреченным человеком с плотью — точнее, некой псевдоплотью — оказалась сидящая на камне женщина с распущенными чёрными кудрями, с резкими, но в целом притягательными чертами лица. Женщина кормила грудью двух приличного размера змей, у ног её стояла плетёная соломенная корзинка.
— Вы с ума сошли? — похолодел я, — это же… это гадюки?!
Женщина подняла на меня глаза, полные тихой тоски.
— Давненько не спускались сюда герои, не слышали эти поля живого голоса. Таково моё наказание. Привыкай, герой, здесь мучаются все. Кто-то — так, как я, страданьями, кто-то — просто нежизнью.
Одна из змей подняла головку и посмотрела на меня недобро. Ей явно не нравилось, что я отвлекаю её кормилицу разговорами.
— За что же так-то?!
Конечно, умереть от яда давно покойная женщина не может, но едва ли хоть живой, хоть мёртвой, ей это может быть приятно! Я едва не падал в обморок, глядя на переливы змеиной чешуи и неторопливые сокращения кольчатых тел, несчастная же, сидящая так, возможно, уже тысячи лет, словно окаменела в бесчувствии.
— За дело, герой. Я убила своих детей.
— Случайно? — сочувственно спросил я.
Да, ужас, боль, отвращение, бессилие нельзя чувствовать вечно, какое-то время оно иссушает душу, а потом не остаётся ничего, лишь одна апатия.
— Отнюдь, — голос её был ровен и отстранён, но за ним ещё ясно была слышна былая боль, — убила, чтоб отомстить так мужу. Из всей нашей прошлой жизни вот их он хотел взять в новую… При живой жене решил жениться вновь, новую мать детям определил. Польстился на деньги и власть… Мне же велел убираться на все четыре стороны.
