— Как ты обращаешься к Верховному богу, владыке подземного царства, умерший! — зазвенел гневом голос женщины в золотой диадеме — она была очень похожа на того, кого я спутал с Андрисом, только одета, конечно, пообильнее — белое платье, перевязанное золотым поясом, браслеты на руках и ногах, — или ты не знаешь подобающих здесь слов? Плохо же тебя готовили к смерти!
— Верховному богу?! — до меня начало кое-что доходить.
— Моё имя Осирис. Под этим именем меня знают во всех землях Египта.
Вот оно что. Значит, я стою у ворот подземного царства египтян. У каких-то запасных его ворот, при чём, потому что ни знаменитых весов, ни мрачных стражников, ни кровожадного крокодила я здесь не вижу. Как и судейского трона. Как будто бог со свитой просто вышли прогуляться.
Н-да. Одно дело шаман, всё-таки тоже человек, и совсем другое дело видеть перед собой живого бога. Однако страха почему-то не было, не хотелось падать ниц, вот от этого и было не по себе. Была только тихая радость где-то внутри, звенящая-шуршащая, золотистая, как этот песок. Радость не раболепства, а восхищения и обожания. Осирис казался мне слишком дружественным и близким, не зря же я издали принял его за Андриса. Как с ним полагается говорить, я лишь примерно себе представлял (читал, конечно, мифологию, читал священные тексты, но заучивать их в голову не приходило), а говорить хотелось просто, открыто, от сердца.
— Понимаете, я ищу своего друга. Он лежит при смерти, и душа его уже покинула тело и блуждает где-то здесь. Я иду за ним по пятам и всё не могу нагнать… А это надо сделать, пока он не умер окончательно. Пока он ещё может вернуться.
— Правильно бальзамируйте тело — и он всегда сможет вернуться, — рассудительно изрекла женщина в диадеме.
— Боюсь, этот вариант не подходит. Я хочу вернуть его к жизни. Именно к жизни.
Боги задумались.
— Тот, о ком ты говоришь, был здесь. Ты прав, он ещё не весь вышел из своего тела и не забыл дорогу назад. Но он сам стремится забыть. Разорвать связь…
— Жизнь причиняет ему боль. Память о жизни причиняет ему боль. Он сам пожелал сойти в царство мёртвых, и здесь, в этих песках, искать покой своему сердцу. Он стоял возле этих ворот, где ты сейчас стоишь, и мы звали его войти, присоединиться к пиру богов, надеть сияющие одежды и стереть с лица печаль. Но он сказал, что в нём нет спокойствия, нет мира в его душе, и он не может сказать «Я чист», потому что он не чист от скорби, от гнева, от сожалений о несбывшемся, от досады на себя за свои ошибки. Не чист от жизни, которую ещё ощущает в себе. Что не нужно ему загробного блаженства, не нужно утешений — ничем его уже не утешить. Ему нужно забвение. Нужно, чтоб погасли в памяти образы и голоса, стихла боль в сердце, навеки умолкли чувства и желания…
