— Новые души перестали приходить к вам.
— Да. Перестали приносить нам тепло своей недавней жизни, ликование от встречи с родителями и дедами, перестали приносить этому миру память о небе, траве, ветре, цветах… Нам больно без всего этого. И миру — больно. Понимаешь?
— Понимаю.
Мы вышли. Я смотрел на болотистую землю, изрытую копытами пробежавших тут, видимо, недавно коз. Ветер задумчиво шептал в камышах, протяжно, печально вскрикивали птицы. Может, это сверстники этого вот мальчугана, которым, как и ему, полёт не заменяет солнца?
— Возьми, — женщина протянула мне бурдюк, — вдруг в дороге не встретишь пресной воды. Здесь многие озёра солёные…
Охотник, который меня привёл, обходил аэроплан со всех сторон. Пытался, видимо, определить, что это за птица. Душа понимает больше, чем человек при жизни, но все — же его жизненный опыт никаких механизмов не включал.
— Это искусственная птица, — попытался объяснить я, — вот твоя юрта — навроде пещеры или норы зверя, только сделана твоими руками. Из жердей и шкур, так, как тебе надо. И ты всё устраиваешь в ней. Так и эта птица — она рукотворная, не живая, и я управляю ею, как душа управляет телом.
— Ты сам сделал её?
Я задумался. Конечно нет, не сам, аэроплан уже ждал меня. Но откуда он здесь взялся — на берегу, в самом диком и пустом месте? Может, именно меня он ждал? Может, что-то во мне, — не сознание, нет, — должно быть, подсознание — и впрямь создало его?
Мальчик обнял меня — крепко, насколько позволяли ручонки.
— Найди его, дяденька, обязательно найди. И верни к солнышку. Я знаю, мне нельзя вернуться — я слишком давно умер. Хотя я пытался… Один раз я полетел через реку, хотел вернуться назад… Но мои маленькие крылья устали и я упал. Шаман принёс меня назад… А ему надо вернуться. Туда, где есть это большое-большое озеро… там. Если он будет хотя бы иногда вспоминать обо мне, мне будет так хорошо, словно по мне справляют пышные поминки и приносят богатые жертвы в мою честь…
Старик отвернулся, скрывая слёзы, которые вызвала в нём речь мальчика.
— Детям нельзя умирать. Они принадлежат жизни, они ещё не прожили её, не исполнили свой срок, не простились… Они острее, чем мы, чувствуют разницу между миром тем и этим, и в то же время они не могут осознать закономерности умирания. Они летают… так только самые древние могут — и дети. И мы все мучительно боимся, что они улетят от нас…
— В вашем мире только дети не сделали в жизни всего, что хотели и должны. А в нашем мире — все.
