– Ага, – продолжает часовщик, словно не замечая этого.
– Не все ведьмы из Тринадцати – злые. Одна из них создала наше ремесло. Она защищает его своим заклинанием. Так что мы будем существовать вечно.
– Сколько вам лет?
– Мне? – смеется он. – Тридцать четыре жарких лета и тридцать четыре холодные зимы. Она защищает мое ремесло, а не меня самого. Я – всего лишь человек.
– А он? – спрашиваю я, указывая на дверь.
– А, ну тут все несколько иначе, – признает он, беря меня за руку. – Тобой движет месть, ведь так?
Месть.
Я незаметно напрягаюсь.
– Месть не приносит счастья, – тихо говорит он.
– Я не стремлюсь к счастью.
– Нет? – Он вопросительно приподнимает бровь, и его глаза намного мудрее, чем когда-либо были мои. – Ты рада смерти Гретхен?
– Откуда вам известно ее имя?
Он улыбается:
– Мы знаем многое, но не все. И очень немногое – о том, что было до упадка, а тем более – о временах феи-матери.
Фея-мать. Я подношу руку ко рту. Фея-мать, без нее сегодня мы были бы ничем, без нее Гретхен никогда бы не сошла с ума – никто из нас.
– Гретхен должна была умереть, – вздрогнув, отвечаю я. – Для нее так было лучше.
– Ты любила ее, – уверенно говорит он.
– Любила? Феи не могут любить.
– Конечно, могут, – тихо говорит он, кладя руки мне на плечи. – Вопрос в том, хотят они того или нет.
– Нет, – настаиваю я, думая обо всех тех столетиях, когда мы с сестрами вместе создавали Пандору. – Вы ошибаетесь – никто из нас никогда никого не любил.
– Гретхен любила Ганса, – возражает он. – А ты – свою мать.
Я с трудом сглатываю.
– Это было до того, как мы стали тем, кто мы есть.
Он снисходительно качает головой, будто я маленький ребенок.
– Ты всегда была собой.
– Хотите сказать, что знаете обо мне больше, чем я сама? – фыркаю я. – Тысяча лет, а вы говорите, что все было напрасно? Что я тоже могла бы любить? Никогда!
Он поднимает руки и отступает на шаг назад.
– Это все имеет смысл, – просто говорит он.
– Тысяча лет, – шиплю я.
– А ты когда-нибудь задумывалась, почему ее заклинания пали именно сейчас? – говорит он, вытаскивая все новые и новые ткани. Черная кожа, шкура тролля, волчий мех и чудесная мягкая красная ткань. – Это будет великолепное пальто, как раз под цвет твоих губ. – Смеясь, он накидывает ткани друг на друга и бросает сверху бренчащий мешочек. – К закату мы вернемся и заберем готовые вещи! – кричит он, протягивая мне руку. – Пойдем, Лилит!
После недолгих колебаний я хватаюсь за его пальцы. Только теперь я вижу на его запястье большие золотые часы. Стрелки стоят неподвижно, и только слабое тиканье говорит о том, что они идут.
