— Из твоего ответа явствует, что ты только в связи с усталостью и бессилием белого движения решил прекратить борьбу с Советским Союзом, так?
— Нет, не так! Я просто хотел домой! Вы, гражданин начальник, когда-нибудь жили за границей? Приходилось ли вам ежедневно терпеть унижения, когда самые мелкие чиновники швыряют вам документы в лицо, а рабочие на заводе смеются над вами, потому что вы не понимаете того или иного слова?! Приходилось ли вам терпеть бесстыжие улыбки хозяев комнат, которые, протягивая ключ от форменной помойки, говорят вам: «Соглашайся, русский, ты не в том положении, чтобы выбирать!»
— Ты мне тут на жалость не дави, а отвечай по существу! Правильно ли я понимаю, что в СССР ты прибыл, будучи враждебно настроенным по отношению к Советской власти?
— Нет! Нет, нет и нет! После разгрома белой армии, и в Сербии, и во Франции, я работал простым рабочим. Вращаясь в рабочей среде, я поменял свое отношение к революционному движению. В связи с этим при въезде в СССР враждебности к Советской власти я не испытывал, поверьте!
— Сколько времени ты работал простым рабочим до подачи заявления на въезд в Советский Союз?
— Больше года. В 1922 году я уже подал заявление на въезд в СССР…
— Так мало потребовалось времени, чтобы изменить твою психологию и взгляды на Советскую власть? Не находишь ли ты сам, Нестеренко, что твоя версия весьма неудачна?
— Слушайте, гражданин начальник, людям предлагали влюбиться в Советскую власть в мгновенье! Не влюбился — расстрел! Мне кажется, что год — это вполне себе срок.
— Нестеренко, я знаю, что в Советский Союз ты прибыл не по своему желанию, так как с Советским Союзом у тебя — белогвардейца — не было ничего общего, в СССР ты прибыл по заданию иностранной разведки. Вот об этом и показывай!
— Повторяю, что с иностранной разведкой я связан не был!
Если и есть вещь, которую Перепелица искренне не понимает, так это то, как можно по собственной воле захотеть вернуться сюда. Для чего? Зачем? Как и любой другой пламенный патриот, в глубине души Перепелица мечтает бежать и хотя бы на денек оказаться в Лондоне или в Риме. Всякий раз, когда я выпивал с Головым, Окуневым или Блохиным, «коллеги» непременно просили меня рассказать о Европе.
«А какие там люди? А как они одеваются? А есть ли у них право на собственные мысли? А за что там могут расстрелять? А правда, Петя, что Константинополь похож на Ростов-на-Дону?»
Проведя в Союзе всю жизнь, Перепелица не представляет, как можно захотеть вернуться сюда. Он не понимает, что такое скучать по дому, и не знает, что значит лежать в кровати и каждую ночь и перед тем, как уснуть, закрывать глаза и представлять, что ты лежишь дома, что вот тут, слева, на расстоянии вытянутой руки, стена, а вот там — окно. Всего этого Перепелица, конечно, не представляет. Именно этим фактом и стоит объяснять его предвзятость. Возвращение в эту страну по собственной воле для него противоестественно. Тоска по дому, родной язык? Для следователя Перепелицы всё это пустое. Любовь? Тем более. Хорошо зная это государство, мой следователь искренне считает, что вернуться сюда можно только ради выгоды. Лично он, будь у него такая возможность, никогда бы так не поступил. В глубине души мой следователь твердо убежден, что смог бы реализовать себя в Цюрихе или в Женеве. Он считает, что из него получился бы отменный частный детектив.
