— Правда в том, что в 20-м году всякий бежал народ, и богатый, и бедный...
— И что творилось на этих кораблях?
— Вам-то какая разница?
— Я последний раз тебя сегодня предупредил!
— На палубах наших творилось ровно то же, что и на земле — великая (с маленькой буквы) Россия. От себя ведь не убежишь! Всего за несколько минут на кораблях установилось привычное бесправие, то самое, укоренившееся в русской земле бесправие, что веками не отпускало всех нас. До гальюнов невозможно было добраться — в них допускались только те самые, привилегированные и лучшие люди Империи. Мы же, простые и небогатые, вынуждены были ходить под себя...
— Даже офицеры?
— Даже офицеры, гражданин начальник, даже офицеры. Впрочем, я могу говорить только за наше судно. Быть может, на других кораблях дело обстояло принципиально иначе, но я в этом очень сомневаюсь...
— Ну так расскажи про свое!
— На нашем царила полная неразбериха. Стояла жуткая вонь. Пока одни сражались с морской болезнью, другие доедали то, что успели утащить с собой из разрушенного бегством порта. Все мы безуспешно искали питьевую воду, но ее, конечно, не было. Спали в проходах, а в это время в каютах те самые прекрасные и особенные русские люди, которых после в Париже восхваляли пораженцы, всю ночь глушили вино и орали песни. Поговаривали даже, что на нашем корабле завывал сам Вертинский, но я в это не очень-то верил — уж слишком плохо пел тот человек.
— Выходит, ты высадился в Константинополе?
— Да, но не сразу.
— Почему?
— В первые дни нас не выпускали на берег. Союзнический карантин. Во-первых, была эпидемия, во-вторых, шутка ли принять сто пятьдесят тысяч голодных ртов, которые нужно было чем-то кормить. Лысые женщины, короткостриженые дети и потерявшие родину мужики — армада вшей! Несколько суток мы ожидали разрешения союзников, но они продолжали медлить. Что с нами делать — никто не понимал — кроме всего прочего, мы оставались какой-никакой, но все же действующей армией...
— Трусливой, разбитой армией!
— Может, и так, но расквартированные в Константинополе союзники по-настоящему опасались нас. Кто мог знать, что у нас в головах? Встречай, Царьград! Что, если, сойдя на берег, мы решили бы взять хоть этот самый город?
— У вас бы это ни в коем случае не получилось бы, как и все, за что вы брались! Ладно, показывай мне, что было дальше, а не что думали о вас ваши же союзнички!
— В конце концов, нам разрешили сойти на берег, однако только в том случае, если мы сдадим всё оружие...
