Любовь и память | страница 37
Теперь Прокоп Анисимович скорняжил, но его голову так и не покидала мысль, что на роду ему написано прославиться не хуже Пастушенко или Гудкова, и он неутомимо искал путей к славе. Часто без всякого дела торчал у сельсовета, не пропускал ни одной сельской сходки или митинга, всюду выступал и непременно вмешивался в дискуссии.
Как-то на собрании, когда Гудков разъяснял людям, что кулак нынче меняет тактику, хочет пролезть в наши комбедовские ряды, чтобы вредить изнутри, Прокоп Анисимович попросил слова. Выйдя к столу президиума, сгреб с головы шапку, распахнул полы тулупа и начал свою речь:
— Есть и у нас такой, что гнет кулацкую тактику, — при этом он злобно сверкнул очами. — Вы сперва даже не поверите, когда я назову его, так хитро он замаскировался. А знаете кто? Захар Лесняк — вот кто! — После этих слов Прокоп Анисимович уже не смог продолжать: поднялся сплошной хохот.
А дело заключалось в том, что слепленный Лизогубом тулуп, в котором одна пола оказалась длиннее другой, рукава укорочены до локтей, а воротник косил, Лесняк, ничего не говоря, отдал на переделку мастеру — этим и нанес страшную обиду Лизогубу, который искал повод, чтобы отомстить Лесняку.
Прокоп Анисимович топтался возле стола и кричал в смеющийся зал, пытаясь перекрыть шум:
— Так и знал, что не поверите! А вы подумайте своими головами: почему у него, единственного на все село, хата с одним окном? А? Вот я же го… Потому что маскируется. Смеетесь? А того и не знаете, что он из австрийского плена приволок мешок золота. Сам мне говорил. Спрашиваю его: «Как оно там, у австрияк?» — «Ничего, — отвечает. — Служил у богатого мадьярина, вот такенную морду наел».
— Да он же как скелет домой вернулся! — крикнул кто-то из зала.
— Маскировка! — мигом перестроился Лизогуб. — Я же го… маскировка, тактика, чтоб не догадались, что имеет золото. Я осторожно так, выпытывал у него: почему же ты ходишь весь в заплатах и босой? А он мне: «Придет время, и мы оденемся не хуже панов». Ишь какой, своего часа ждет. Какого именно, позвольте спросить, часа? Царских порядков?
Из зала гудит раздраженный голос:
— Ты, Прокоп, брюхо отрастил, как бочку, а ума не нажил.
Низкорослого толстого Лизогуба даже передернуло.
— Брюхо, которым ты мне в нос тычешь, у меня от сидячей работы! А ты… а ты — без оскорблениев, потому что это тебе не при царизме. Я ж го…
Он часто употреблял выражение «Я ж говорю», но слово «говорю» произносил как-то усеченно: «го», и сухаревцы наделили Прокопа Анисимовича прозвищем — Яжго.