Другие мысли одолевали теперь разгоряченную голову Ганжи: как бы это так сделать, чтобы всем Василям, всем таким, как он, хорошо жилось на свете? И чем больше он ломал над этим вопросом голову, тем упорнее возвращался к одной и той же мысли. Мысль эта была крайне простая, и Василь удивлялся про себя, как это умные люди не додумались до нее раньше.
Однажды, не выдержав, он поделился своим планом с товарищами по каторге:
— Я убью нашего стражника.
— И что из этого получится? — спросили у него.
Василь от волнения сбивчиво стал пояснять:
— Я убью этого… А другой — еще одного… Так мы всех их и перебьем: ведь нас больше, чем их!
— А дальше что же, Василь?
— Что дальше? А дальше пусть каждый, кого притесняют, угнетают, убьет своего угнетателя, пусть перебьют всех кулаков, всех помещиков, всех панов, всех фабрикантов, генералов и офицеров — вот тогда и некому станет над нами измываться.
— И как вы это думаете сделать, Василь?
— Что сделать? — не понял вопроса Василь.
— Как вы можете подговорить всех каторжников, всех заключенных, всех рабочих, крестьян и солдат сразу, в один день, в один и тот же час, убить по кулаку, по фабриканту, помещику и стражнику? Ведь если вы сегодня убьете одного стражника, завтра на его место поставят другого, а вас казнят. Если рабочий убьет какого-нибудь фабриканта, то на место убитого сядет один из его наследников, и того рабочего тоже спровадят на тот свет. Значит, это надо делать одновременно, всем сразу, Василь. А как вы этого добьетесь?
У Василя гаснут глаза. Он даже горбится, придавленный непосильной задачей, которую задали ему «политические». Значит, нет им спасения, все останется таким навсегда, пока будет существовать этот мир. А те, помолчав, чтобы Ганжа полностью осмыслил всю абсурдность своей идеи, снова начали терпеливо объяснять ему, как надо жить на белом свете:
— Неужели вы думаете, Василь, что никто не искал путей, которые привели бы к освобождению? Проходили столетия, годы и годы, а люди только тяжко трудились, умирали с голоду и холоду и никогда не задумывались над тем, так ли уж справедлива наша жизнь, как об этом твердят паны… Кстати, известно ли вам, Василь, что в России были и есть люди, которые придерживаются приблизительно таких же взглядов на методы борьбы, что и вы?
Ага! — снова оживает Василь. Значит, не он один додумался до такой простой вещи? Выходит, есть люди, которые думают так же, как он?
— Не торопитесь, Василь, не торопитесь. Эти люди, в противовес вам, решили начинать не с урядника, не с офицеров или генералов даже, а с самого царя. Они рассуждают так: нами сейчас управляет злой царь, он не желает прислушиваться к голосу своего подневольного народа, вот мы и убьем его, чтобы трон занял царь добрый, и тогда всем нам сразу станет легче… Это были смелые, самоотверженные люди, Василь, они сознательно шли на смерть, но вся трагедия их в том, что они шли и идут неверным путем. Ведь царь, каким бы добрым человеком он ни был, плох потому, что он помещик, фабрикант, уже по своему общественному положению сосет кровь из рабочих, хотя он, возможно, никогда не ест мясного. Как комар не сможет жить на свете, не напившись крови, как хищник погибнет голодной смертью, если не станет убивать более слабых по сравнению с ним, так и эксплуататор не может существовать без эксплуатации, без грабежа. Таким образом, дело не в добром или злом царе, хорошем или плохом помещике, — дело во всей несправедливой системе, которая разрешает богатому эксплуатировать бедного, сильному угнетать слабого. Поэтому надобно думать, Василь, не о том, как убить урядника, помещика, генерала или царя, — надо думать о том, как разрушить весь строй, уничтожить всю эту несправедливую систему, ликвидировать всех стражников, всех помещиков одним могучим ударом. Для этого необходимо, чтобы и рабочие и бедные крестьяне, все угнетенные и эксплуатируемые Васили выступили как один, единой организованной силой, — и тогда ничто не сможет вам противостоять! Именно для этого и существуют во всем мире революционные партии, и мы принадлежим к такой партии, Василь!
