Умерла она в тридцать шесть лет, надорвавшись на тяжелой работе. Свирид в то время затеял продавать в городе сыр, складывал его в большие бочки, а чтобы он лучше сохранялся, держал под гнетом. Припер откуда-то двухпудовый камень, коротко буркнул жене: «Вот тебе гнет», и она до тех пор поднимала его на высокий край бочки, пока однажды не слегла, да больше уже и не встала.
Свирид недолго оставался вдовцом. Снова ожил в его сердце поблекший было образ красавицы, стал по ночам ему сниться, представляться среди бела дня. На этот раз он уже не гнался за богатым приданым — богатства, слава богу, хватало и своего, — привез из соседнего села синеокую красавицу, справил пышную свадьбу. И казалось, зря потерянная молодость вернулась к отягощенному годами Свириду: разгладились угрюмые морщины на лице, посветлели глаза, веселей глянули из-под насупленных до сих пор бровей. А однажды его сын от первой жены — семнадцатилетний Оксен — нашел отца возле верстака под сараем и от удивления раскрыл рот: отец пел. Засыпанный стружкой чуть не до колен, шваркал рубанком по гладкой доске, которая просто звенела под его руками, и тихонько напевал веселую песенку. Увидев сына, выпрямился, спросил:
— Как там мать? — Спросил так, будто хата была бог знает где и жены он не видел уже несколько дней.
— Хлопочут, — неопределенно ответил сын.
— Хлопочет? — смущенно повторил отец, и мечтательная, какая-то тревожная улыбка тронула его огрубевшие уста. — Ты, сынок, помогай ей, не давай поднимать тяжелого. Она же еще молодая, схватит что-нибудь и несет перед собой — недолго и до беды.
— Я помогаю, — сказал сын, упрямо обходя взглядом отца.
Свирид довольно кивнул головой, снова взялся за рубанок. А Оксен постоял-постоял и пошел в клуню — принести молодой мачехе охапку соломы.
Расстелив здоровенное рядно, столько набил в него соломы, что ее хватило бы на хороший воз, поднял, играя крепкими молодыми мускулами: по силе своей Оксен пошел в деда. Чуть пролез в кухонную дверь, высыпал солому перед печью, навалив ее почти под самый потолок, тихо спросил у мачехи, глядя себе под ноги:
— Чем вам еще помочь?
Он избегал называть ее мамой — очень уж она молода была для этого, почти одних лет с ним. Молодая, тихая, несмелая, она обращалась к отцу только на «вы», становилась как-то ниже ростом, когда Свирид входил в дом, и всегда боком обходила его, будто ждала, что он вот-вот ударит ее — собьет тяжелым кулачищем с ног.
