Хутор Иваськи, куда Оксен Ивасюта мечтал привезти Татьяну Светличную как свою жену, терялся среди широких степей Полтавщины, окруженный высокими яворами и островерхими тополями — живой, зеленой, шелестящей изгородью.
Тут имелось все, чтобы сделать человека богатым: широкие поля и узкие дороги, чтоб, не дай боже, не вытаптывалась понапрасну земля, заливные луга вдоль небольшой речки, щедро заросшие травой, огороды и сады с новыми дадановскими ульями под деревьями. Здесь были заботливый хозяйский глаз, который ничего не пропустит, твердая хозяйская рука, умеющая всему дать лад; лошади и коровы, свиньи да овцы, куры и гуси — все это росло, дышало, жило, ело, плодилось, обрастало салом и шерстью, несло яйца, давало молоко, покрывалось по́том, впряженное в плуг или в нагруженную повозку, чтобы превратиться потом в жесткие бумажки, в серебряные монеты, лечь на темное дно кошелька с крепкими стальными дужками, с острым, хищно согнутым когтем замка, каждый раз крепко сжимавшего эти дужки: он не хотел уступать добычу.
Кошелек тот, большой, из потемневшей телячьей шкуры, давным-давно приобрел дед. Был однажды на ярмарке в Сорочинцах да и попросил знакомого сапожника:
— Сшей мне, человече, кошелек, только хороший. А уж я за ценой не постою.
Сапожник постарался: сшил кошелек из блестящего хрома, со всякими панскими финтифлюшками — цепочками, брелоками, еще и разукрасил бронзовыми пластинками.
Дед повертел-повертел его в руках, несколько раз подкинул на широкой, как лопата, ладони, словно пробуя, сколько будет весить этот расписной кошелек, если его наполнить деньгами, и наконец вернул мастеру:
— Не подходит!
— Как не подходит? — вскочил со стула пораженный мастер. — Что вы такое говорите — не подходит! Да сам губернатор не отказался бы от такого кошелька!
Но дед стоял на своем: не подходит — и конец!
— Ты мне, человече, сшей такой, чтобы я захотел — все свое добро в него втиснуть мог. И без этих вот побрякушек. Пускай их паны носят, панам легко живется, а мне подай такой, чтобы было что в руки взять.
— Ну, хорошо, сошью вам кошелек, — уступил наконец сапожник. — Не хотите этот, так я вам другой сошью…
И правда сшил. Достал крепчайшей кожи, из которой можно было бы выкроить пару хороших сапог, заказал две стальные дуги, словно для волчьего капкана, с ястребиным когтем-защелкой посредине и, когда дед снова заявился к нему, встретил его, пряча в бороде лукавую усмешку.
— О, уж я для вас постарался! Сюда не только свое — и чужое впихнуть можете!
