— Поздравляю вас с законным браком. — И резко повернулся, ушел чрезмерно твердым шагом, подрагивая прямой спиной и прижав согнутые в локтях руки к бокам. Ушел, чтобы не показать слез, которые обожгли ему глаза.
А Таня стояла и смотрела вслед Олегу. Если бы она была опытней, то поняла бы, что и жестокие эти фразы, и преувеличенная холодность, и это бегство его — все это ненастоящее, что достаточно ей догнать его, коснуться его плеча, заглянуть в глаза, как с него сразу же спадет эта показная гордость и перед ней снова будет стоять прежний ласковый, внимательный к ней, влюбленный Олег.
Все это Таня сделала бы, если бы была немного опытней. А сейчас она стояла, и смотрела ему вслед, и опять куталась в несуществующий мамин платок, холодея душой и сердцем.
Через день произошло обручение.
Приехал Оксен, навез подарков. С полного воза перенесли в дом сало, колбасы, яйца, кур; несколько мешков крупчатки еще прошлогоднего помола также перекочевали в кладовку. Оксен сам носил многопудовые мешки, рисуясь своей силой, краем глаза поглядывая, не наблюдает ли сейчас за ним из окна его будущая жена.
Но Таня не жалась к окну, не смотрела в его сторону. Закрылась в своей комнате и на все приглашения выйти к жениху отвечала одно и то же: пусть ее сейчас не трогают, пусть разрешат в последний раз проститься с детством, с вольной, беспечальной жизнью.
— Так никто еще тебя не забирает! — сказали ей. — Сегодня же только обручение.
Таня осталась непреклонной. Знала, что завтра будет чувствовать себя иначе. Другими глазами будет смотреть на белый свет, другие мысли будут мелькать в голове. Завтра она будет уже отданной, сегодня же еще принадлежит самой себе.
Она сидела и все еще надеялась, что Олег передумал, что он вот-вот постучит в окно к ней — вызовет ее во двор. А окно все темнело и темнело, оно будто слепло, и Танина вера в то, что оттуда, из-за темного окна, к ней придет спасение, угасала.
Ее позвали вечером, когда неясные тени зашевелились по углам, поползли по стенам, поднимаясь все выше и выше. На строгие лики святых лился тихий лампадный свет, отец лежал успокоенный и торжественный, словно воскресший бог, даже грудь его не поднималась теперь так напряженно и часто, а возле кровати стоял Оксен и пристально смотрел на Таню.
У Тани кровь отлила от лица, похолодели руки и ноги, и казалось, уже не она — кто-то чужой, будто во сне, медленно подошел к отцу, покорно склоняя голову, разрешил вложить неживую свою руку в чужую шершавую широкую ладонь. Таня неподвижно стояла и смотрела на отца, который все пытался взять и никак не мог удержать в ослабевших руках тяжелую для него икону.
