— Опоздали! — буркнул недовольно Оксен, потому что не было на его памяти случая, чтобы они не выезжали на жниво первыми.
Сейчас же поле было усеяно людьми, конями и повозками с поднятыми вверх оглоблями, обвешанными узлами и лишней одеждой, и первые нетерпеливые косцы уже пробовали косы, прокладывая первый ряд, поблескивая казавшимися золотыми на солнце брусками, — сталь перекликалась со сталью, звенела из края в край.
Дед будто проспал все эти годы и только сейчас проснулся. Привстал на арбе, растерянно оглядел огромное поле, усеянное косцами.
— Оксен, зачем ты столько жнецов нанял?
— Кто их у лешего нанимал! — хмуро ответил Оксен.
— Оксен, что ты, ослеп, что ли: они же наши хлеба жнут! — возмутился, задрожал от злости дед.
— Они уже не наши…
— Как так не наши?! Наше это поле, я сам его у помещика покупал…
— И поле не наше. Разве вы не знаете — отобрали у нас поле.
— Так чего ж ты стоишь? Беги к уряднику, пусть вытурит их к чертовой матери, а зачинщиков посадит в холодную.
— Да вы что, дед, с того света свалились или действительно весь свой ум растеряли? — не вытерпел наконец Оксен. — Плетете такое, что ни в какие ворота не лезет. Где же теперь урядники?
Дед страшно рассердился, бранился, брызгая слюной, злобно тряс головой.
— Пропадет! Все пропадет к чертовой матери при таком хозяине! Да ты, лоботряс, хотя бы о своих сыновьях подумал: как они жить будут, если ты все нажитое добро в чужие руки отдаешь?
Оксен уже не отвечал деду, молча налаживал косу, только руки его мелко дрожали да горько сжимались губы.
Накричавшись, дед плюнул в сторону внука, слез с арбы и заковылял по дороге к дому, сердито подметая мотней улежавшуюся за ночь пыль.
— Чтобы тебя мои глаза не видели!.. Теперь я рядом с тобой и с. . .ть не сяду.
Иван кинулся было запрягать кобылу — подвезти прадеда до дому, но Оксен остановил сына:
— Оставь, пусть пройдется, — может, хоть немного дурь из головы выветрится.
Дед благополучно добрался до хутора, а вечером, как только косцы въехали во двор, встретил Оксена новой причудой:
— Отдай, разбойник, кошелек!
— Зачем он вам, дед? — миролюбиво поинтересовался Оксен; утомленный целодневной работой в поле, он не хотел ни спорить, ни ссориться со стариком.
— Не твоего глупого ума дело! — снова затрясся от злобы дед. — Мой кошелек, я его у сапожника купил, когда тебя, сопливого, еще и на свете не было. Что захочу, то с ним и сделаю!
— Да ладно, отдам! — устало ответил Оксен, ему хотелось хоть как-нибудь отвязаться от деда. — Вот распрягу кобылу и отдам.
