Все зеркала во внутренних покоях императрицы были завешены: Екатерина знала о причуде фельдмаршала, не желавшего видеть «другого Суворова». Генералы ушли, двери за ними закрылись; адъютанты остались в приемной. Здесь было тепло и уютно; молодые люди весело переговаривались, наперебой рассказывая разные истории. Чу! За дверью послышались голоса. Ровный женский, с едва уловимым немецким акцентом: «Вам нужен покой после дороги; теперь моя обязанность вас успокоить за все трудные и славные ваши подвиги на возвышение нашего Отечества». И знакомый фальцет: «Государыня! После Бога — вы; вами гремит в мире Отечество наше». Двери распахнулись, Суворов вышел.
Через час после того как граф приехал в свой петербургский дом, явился камер-фурьер с подарком императрицы: государыня прислала соболью шубу, крытую зеленым бархатом с золотой тесьмой, и строжайший приказ: не приезжать к ней без шубы и беречь себя от простуды. Фурьер стоял в дверях, прижимая свернутую шубу к груди. Суворов велел ему влезть на диван и развернуть царский подарок; трижды поклонился шубе в пояс, потом взял ее сам, поцеловал и отдал своему камердинеру Прошке — на сохранение.
***
«Тимофей Иванович, состоятся в губерниях, вашему управлению вверенных, имения, принадлежащие родственникам короля Польского, а именно: князю Станиславу Понятовскому, графу Михаилу Мнишеку, графу Викентию Тышкевичу, бывшему гетману Михайле Казимиру Огинскому и княгине Изабелле Любомирской, урожденной княжне Чарторыйской, всемилостивейше повелеваем возвратить им в прежнее их владение с теми правами, какими они пользовались до взятия сего имения в казенный секвестр и с доходами, с них собранными, которые еще в казну не поступили. Пребываем, впрочем, вам благосклонны». Этот рескрипт Тутолмину был издан третьего декабря — в тот самый день, когда в Петербурге встречали Варшавского героя.
Отдельный рескрипт касался поместий Чарторыйских, однако Платон Зубов почему-то не спешил передать его генерал-губернатору. Утренние визиты к графу продолжались, а императрицу братья больше не видели: приглашение на концерт в Таврическом дворце поздней осенью стало последней милостью, которую им оказали; вход в Зимний дворец был закрыт для всех, кроме придворных.
Гвардейские офицеры бывали там только по воскресеньям и в праздники, стоя в карауле у входа, через который проходили члены дипломатического корпуса и сама императрица, направляясь в церковь. Адаму Чарторыйскому выпало дежурить всего только раз. В своей конногвардейской казарме он видел, как молодые офицеры, затянутые в корсет, прихорашиваются, не жалея духов и помады: понравиться императрице — значит дать себе шанс сделать головокружительную карьеру, за примерами далеко ходить не надо… Адаму это было смешно и противно.
