…Через две недели после отречения Понятовского Цицианов покинул Гродно: его миссия здесь была выполнена, более важные дела призывали его к себе. Грузинский царь Ираклий II отказался разорвать союз с Россией по требованию Ага-Магомет-хана, и в августе персы пошли на него войной. До последнего момента дожидаясь помощи из России, которая так и не пришла, Ираклий смог собрать всего пять тысяч воинов, и даже вместе с двумя тысячами имеретинцев, которых привел Соломон П, ему было не выстоять против тридцати пяти тысяч персов. Тем не менее грузины целых два дня сражались в горах у Крцаниси, подобно спартанцам Леонида у Фермопил, пытаясь не пустить врага в Тифлис. Из храбрых воинов уцелело только полторы сотни человек, а из шестидесяти тысяч жителей Тифлиса, который персы грабили пять дней, — не более пяти с половиной тысяч; остальных убили или угнали в плен. Россия же решила отомстить за своего верного союзника: в ноябре граф Гудович отправил в Грузию батальон гренадеров, батальон егерей и тридцать казаков; Цицианов тоже получил назначение на Кавказ. Он продал недавно пожалованные ему имения в Белой Руси, расплатился с кредиторами, а то, что осталось, раздал своим братьям, ведь он бездетен и не женат.
***
Николай Зубов отправился в Стрельну в придворной «георгиевской» карете на восемь лошадей, вместе с Исленьевым и Арсеньевым, — встречать тестя. Стоял трескучий мороз, генералы кутались в медвежьи шубы. При виде Суворова, вышедшего на крыльцо, Зубов лишился дара речи. На фельдмаршале был мундир, присланный от государыни еще в Варшаву, — со всеми звездами. И более ничего. Шляпу он держал в руках, а перчаток не носил никогда. Переглянувшись, встречающие тоже сняли шубы, сбросив их на руки адъютантам, и сняли шляпы.
Суворов внутренне хохотал. В начале этого года он уже проделал подобную штуку в Варшаве. Каре застыло на плац-параде; фельдмаршал вышел на середину в белом канифасном камзоле и начал речь. Он говорил, говорил, говорил — два часа кряду, нарочно. И лишь увидев белые пятна на щеках солдат, сжалился и распустил окоченевшие полки. Все генералы и офицеры схватили тогда жестокую простуду, один Суворов остался невредим и смеялся от души, слыша громкий кашель во всех горницах, — эта музыка его веселила.
Одно из окошек восьмиместной кареты было опущено и сейчас. Зубов чувствовал, как у него сводит челюсти от холода. Двадцать три версты до Петербурга проделали в полнейшем молчании, и только когда прибыли в Зимний, Зубов, поднявшись по маленькой лестнице вслед за необычайно подвижным для своих лет гостем, бросил на ходу адъютанту Суворова: «Ну, твой молодец нас всех заморозил!»
