– Где вы научились так пользоваться столовыми приборами, Федор Иванович? – спросила. – Признаться, удивили.
– Я… это… – смущенно забормотал Федор. – В книжке видел.
– Menteur[2]! – фыркнула жена Рогова.
– Аля! – укорил ее муж.
– Excusez-moi, Madame. Si vous voulez que vous ne soyez pas compris, choisissez une autre langue, comme le Latin. Je connais le français, ainsi que l'allemand et l'anglais[3], - сказал Федор.
За столиком воцарилась тишина. Офицеры и их жены изумленно смотрели на Федора. Первым не выдержал Куликов. Откинувшись на спинку стула, он захохотал. Хрюкнув, к нему присоединился Рогов, следом прыснула Полина. Алевтина покраснела, но спустя несколько мгновений присоединилась к остальным. Невозмутимым остался лишь Федор. Наконец смех стих. Первым заговорил Куликов.
– Умеешь ты удивлять, Федор. Где выучился языкам?
– В приюте. Была у меня там покровительница, свободно говорила на всех трех. А у меня к языкам способность.
– Не только к ним, – хмыкнул Рогов.
– Вы вправду знаете английский? – затараторила Полина. – Скажите что-нибудь! Никогда не слышала[4].
Федор на мгновение задумался.
– Good friend, for Jesus’ sake forbear, to dig the dust enclosed here, – начал нараспев. – Blessed be the man that spares these stones, and cursed be he that moves my bones.
– Это стихи? – спросила Куликова.
– Точно так, Полина Александровна, – подтвердил Федор. – Эпитафия на могиле Шекспира. В переводе будет так: «Друг, ради Господа, не рой останков, взятых сей землей; не тронувший блажен в веках, и проклят – тронувший мой прах».
– Вы читали Шекспира в подлиннике?
– Пробовал, Полина Александровна, – не понравилось. Я больше техническую литературу потребляю. Мастеровой ведь.
– Да уж! – язвительно произнесла Рогова.
Муж посмотрел на нее укоризненно. Неловкую сцену сгладил появившийся с подносом официант. Поставил перед гостями блюда с телятиной и графинчик с коньяком, собрал грязную посуду и унес. Куликов немедленно завладел графинчиком и разлил коньяк в бокалы мужчин. Женщинам добавил шампанского. Застолье продолжилось. Звучали тосты: за дам, за золотые руки и светлую голову Кошкина, алаверды – за умных и понимающих начальников. Федор пил, ел нежную телятину в кисло-сладком соусе, улыбался шуткам и говорил дамам комплименты. Спросив у них разрешения, офицеры расстегнули воротники мундиров, Федор ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Ему было радостно и тепло. Он сидел в компании милых и приятных людей, даже жена Рогова не казалась более мымрой. Красивая женщина. Ну, а кобызится, так дворянка, да еще из столбовых, как шепнула Федору Полина, когда Алевтина ненадолго удалилась «припудрить носик».
