Кое-какие группы господствующего класса радостно устремились навстречу событиям, отлично понимая, что богатство их теперь приумножится, а получить освобождение от воинской повинности для себя и для своих родичей пара пустяков. Ну, а если, допустим, кого и не освободят вчистую, все равно зачислят в безопасную тыловую часть или в интендантство.
Кадровые офицеры восторженно встретили войну — теперь-то уже они быстро пойдут взбираться по лестнице чинов. А что война закончится победой австро-венгерской монархии, в этом они не сомневались и заставляли солдат весело петь на улицах боевые марши и глумливые песни, подобные «Постой, постой ты, Сербия-собака!». Потом со всеми удобствами располагались в разукрашенных цветами вагонах первого класса и особенно в начале войны рассыпали улыбки родственникам и знакомым, обступившим воинский эшелон.
Бела Куна направили на фронт сразу, как только он закончил наспех учрежденное офицерское училище. С грустью провожала я маршевый батальон, в который его зачислили.
— А вы никогда не бойтесь за меня, — бросил он на прощанье, вскочив в вагон. Но, поняв, очевидно, что это излюбленное его выражение сейчас ровным счетом ничего не значит, крикнул еще из окна: — Дочку берегите, себя, родителей моих!
И попросил командира батальона подойти ко мне: пускай и он скажет что-нибудь в утешение, авось да я развеселюсь.
(Бела Кун и всегда-то терпеть не мог, когда окружавшие его товарищи грустили, унывали, опускали руки, если что-нибудь не клеилось. Он их ругательски ругал: «Идите к черту! Опять нос повесили! Видеть вас не хочу!..» Стоило же мне приуныть, он бросал только укоризненные взгляды.)
Воодушевление, вызванное первыми вестями о победах, восторг, с которым провожали на фронт первые, украшенные цветами воинские эшелоны, очень скоро угасал: начали поступать сводки о потерях, о раненых и погибших. И хотя в этих сводках все было преуменьшено, однако возле уходящих на фронт эшелонов чувствовалось уже, что люди начали сознавать ужас войны. Меньше стало цветов, музыки, криков «ура». Пока еще только так выражались недовольство и отчаяние, иначе не смели — боялись военных трибуналов. Люди старательно прятали свои чувства.
Рабочих и крестьян сотнями тысяч угоняли на фронт. Об их семьях почти не заботились. Часть военных пособий, особенно в деревне, уворовывалась, а жаловаться не смей — угрозы сыпались за угрозами, чуть что, людей обзывали «безродными социалистами». А рабочих-социалистов первыми угоняли на фронт, притом на самые опасные участки.
