Смотрю на свет, только на свет. Собака спрыгнула с кровати и жмется ко мне. Собираюсь тотчас же обернуться. Должен обернуться — или больше никогда не засну здесь. Я трус. Я это доказал. Но я собираюсь обернуться.
Сундук стоит в изножье кровати. Под этим углом я отчетливо вижу его — крепкий, массивный предмет, который ни с чем не спутаешь. Собака припадает к моим ногам.
— Фредерик? — произношу я.
Никто не отвечает.
— Фредерик, ты здесь?
Опять тишина. Только ветер и частое дыхание — собачье и мое. Пламя свечи подрагивает. Клонится в сторону, будто кто-то на него дует. Сникает, потом снова вздымается. Я знаю, что он здесь. Не хочет показываться, по крайней мере мне. Сегодня он покажется приблудной собаке, но не мне. Теперь я сознаю, что прежде видел лишь тень, плод моего воображения. То, что было сегодня, — реально.
— Умница моя, — говорю я, — умница, не бойся, умница.
Ее уши прижаты к голове, пасть растянута в оскале. Но я знаю, все главное позади. Он уходит, и когда мой ужас ослабевает, я делаю шаг к изножью кровати, но там нет ничего, что я мог бы увидеть или потрогать. Только сундук с выжженными инициалами.
Я не ожидал, что засну, однако это случилось, и когда я просыпаюсь, солнце стоит высоко и светит ярко. Собака мирно спит у очага. Развожу огонь, кипячу воду и, как запланировал еще вечером, бреюсь, прислонив к стене осколок зеркала. Осторожно провожу бритвой вдоль подбородка. Мое лицо исхудало. Кости выступают. Скорее всего, это из-за войны, а может быть, так произошло бы в любом случае. Чищу ногти, смачиваю и приглаживаю волосы, чтобы лежали аккуратно. Вот. Теперь я выгляжу представительно. Внезапно чувствую голод. Разбиваю яйца в сковороду, слегка смазанную жиром, и, когда они готовы, делюсь ими с собакой. Она опускает морду и деликатно принюхивается, прежде чем накинуться на еду. Окончив трапезу, она отряхивается, на негнущихся лапах пятится к очагу, сворачивается клубком и засыпает. Скоро я отведу ее в Вентон-Ауэн.
Обещаю себе, что сегодня починю котел. В подвале Альберт-Хауса полно угля. Я налажу котел и буду подкладывать топливо, пока он не заревет. Жар разольется по жилам дома, как встарь, и Фелиции будет тепло. Когда она откроет краны, оттуда хлынет горячая вода.
Колли еще спит. Я подхожу к ней, сажусь на корточки и глажу ее жесткую, теплую шерсть. Собака вздрагивает. Я знаю, что она проснулась, но она не шевелится. Я глажу ее длинными движениями от шеи до зада, и она томно потягивается от удовольствия. Солнечный свет падает на каменные плиты сквозь дверь, которую я открыл. Морда у колли гладкая, заостренная, смышленая. Какая красивая собака! Она лежит распластавшись, словно бы разлившись по полу, и отдается моим прикосновениям.
