Наконец я вернулся в дом и закрыл дверь. Горела только одна свеча, но мне было достаточно. Чайник громко пел над огнем. Сегодня вымоюсь теплой водой над раковиной.
Я завернулся в одеяло и улегся у огня. Пол был жестким, но я привык спать на земле. Подумал о перине и о том холоде, который сейчас стоит на улице. Крепко обхватил себя руками, голову втянул в плечи и уже был готов уснуть.
Тогда-то до меня и добрался этот запах. Не застарелый запах дома, грязного тряпья и болезни, сажи и грязи, которую я соскреб с пола. Все это исчезло. Появился новый запах — но при этом и старый, такой знакомый, что у меня перехватило горло.
То был запах земли. Не чистой земли, которую взрыхлили лопатой или садовой тяпкой, чтобы она согревалась на солнце и орошалась водой. Та земля, которая мне примерещилась, не имеет никакого отношения к выращиванию урожая. Она сырая и склизкая, развороченная на крупные комья, превращенная в жирную, жидкую грязь, которая засасывает людей и лошадей. Лучше бы такая земля скрывалась где-нибудь поглубже, но она являлась напоказ во всей своей мерзости, разъедающая, пожирающая тела, которым приходилось в ней жить. Из ее влажного зева на меня веяло смрадом.
Я свернулся калачиком. Закрыл лицо ладонями — ладонями, которые вымыл в теплой воде с мылом, но от них все равно воняло землей.
Существует незаметно развивающаяся склонность к впадению в пассивное и вялое состояние, меры для предотвращения которой должны предпринимать офицеры всех рангов. Поддержание боевого духа в подобных неблагоприятных условиях требует усиленного внимания.
Сегодня солнце засияло, как будто нынче июнь, а не конец марта. Я подлатал куриный загон, посеял свеклу и посадил лук. Вокруг молодого салата рассыпал битую яичную скорлупу для защиты от слизней. Вскопал три грядки под морковь, две — под репу. На черной земле топорщится зеленая щетина. Все в порядке. Я выполол сорняки и поворошил компостную кучу.
У меня остались кое-какие деньги. Я взвешиваю в руке жестянку, в которой храню свои монеты. Там есть флорины, шестипенсовики, несколько джоуи[3] и куча медяков. Я вспоминаю женщину, продающую букетики первоцветов на Терк-стрит, и понимаю, что тоже могу этим заниматься. В этом году у подножия живой изгороди фиалок больше, чем бывало когда-либо на моей памяти. Срываешь их вместе с листьями, перевязываешь нитками и опускаешь головками вниз в холодную воду, чтобы остались свежими до утра. Я усядусь на Терк-стрит с фиалками на деревянном лотке, выстеленном сырым мхом. Можно будет продавать их по три пенса за букетик, я уверен.
