— А кто такой Лапин?
— Недреманное око и чуткое ухо. Блюститель идеологии, нравственности, высоких чистых чувств. Никакой пошлости, никакой развязности. Петь по стойке «смирно», и радовать публику опрятностью. Мужчинам — короткие волосы, вот как у меня. Женщинам платья не выше колен. И никаких декольте. Брюки категорически запрещены. Высмеивать империализм можно, шутить над святым — кощунство. «По военной, дядя Сэм, не ходи дороге: кто протянет руки к нам, тот протянет ноги». Говорят, он сам сочинил. Может, и сам.
— Не любишь ты Лапина.
— Не люблю, — согласился я. — Но ему и не нужно. Его не для любви назначили.
Подъехала «Волга».
— Папа, — посмотрела в окно Ольга.
Андрей Николаевич был спокоен. Снаружи. А внутри… Думаю, разгневан.
— Ну, рассказывайте, — сел он за стол.
— Тут нечего рассказывать. Было пятьдесят человек, мы видели семнадцать, вот и весь рассказ, — ответил я.
— Пятьдесят один. И две нянечки. Они выводили стариков из огня. Семнадцать вывели. Остальных не смогли, и сгорели вместе с ними, — сказал Стельбов. — У тебя водка есть?
— Есть.
— Неси.
Принёс, долго ли. Я бутылку в холодильник поставил, вот как приехали, так и поставил.
Выпили по пятьдесят граммов. За упокой.
— Идеи есть? — спросил Стельбов. С чего бы это вдруг? Что я ему, тайный советник?
— Две.
— Выкладывай.
— Первое. Узнать, не намечалась ли в интернате ревизия или проверка.
— Ты думаешь?
— Узнать не помешает.
— А вторая идея какая?
— Вы об этом сообщать будете? О пожаре, о жертвах? — ответил я вопросом на вопрос. — По телевидению, в газетах
— У нас о таком не сообщают. Нечего народ тревожить.
— Если народ не тревожится, то он, народ, превращается в население.
— Ну, ну. Допустим, сообщим. Что это изменит?
— Немногое. Но лучше немного, чем ничего. Открыть специальный счет для строительства интерната. Не абы какого, а современного. С противопожарной безопасностью, хорошими палатами, и всем, чем нужно. Вот как бы для себя делали. Поручить строительство студентам строительного института. Под контролем знающих людей, конечно. Люди будут жертвовать. И нашей области, а, может, и всей страны. Кто рубль, кто двадцать копеек. По возможности и посильности. Нет, — не дал я перебить себя, — дело не в деньгах, точнее, не только в деньгах. Дело в причастности и ответственности. А то я говорил с ребятами, те ждут, когда государство их в турпоходы за руку поведёт. Пассивность. Мол, наше дело телячье. Так и в самом деле недолго оскотиниться.
