Тук-тук… тишина… И движение начинается обратно — юноша выгибается снова, стискивая коленями бедра господина. И опять — в самую глубину мечущегося юного тела…
Фейран нагибается, приподнимая его под плечи и чувствуя, как тонкие руки впиваются в его собственные с неожиданной силой, губы вновь порхают от линии подбородка до трепещущей жилки под прозрачной кожей, собирая солоноватые бисеренки… Айсен жалобно всхлипывает.
— Кричи, малыш, кричи…
Твердая ладонь на члене — в унисон твердой плоти внутри… и горячее дыхание у самых губ: мужчина просто пьет его крики. Пока он еще может кричать.
Юноша не ощутил, как его наполняет семя господина, потому что в этот момент его не стало и то, что было им — разлетелось ослепительными радужными искрами…
Обессиленный Айсен вернулся к реальности только от новых прикосновений и вскинулся от очередного уже потрясения. Точнее попытался, потому что встать не получилось.
— Как ты? — господин Фейран поддержал его, так что юноша снова удобно оказался в его объятьях.
Вместо ответа Айсен поймал руку, убравшую с его лица влажные пряди, потерся щекой, приник робким поцелуем. Мужчина рассмеялся, стер с него последние, уже подсохшие капли, и внезапно легко поднял, предварительно закутав в свой халат.
Видимо ноша его не тяготила, Фейран быстрым шагом направился к своей спальне, крикнув на ходу старому рабу во дворике:
— Меня нет, и не будет сегодня!!
Опустив юношу на постель, молча любовался им, погружая пальцы в беспорядочно разметавшиеся пряди… невесомыми касаниями трогал прикрытые веки и пылающие губы. И целовал — целовал так, как и целовать невозможно…
Не целуют рабов! Никогда!
А он целовал — лоб, виски, щекотал губами ресницы… все целовал, даже крылья тонкого носа. И ласкал, как рабов тоже никогда не ласкают — кажется не осталось ни одного даже самого маленького уголка, где не побывали чуткие горячие ладони, стирая память обо всем, что было до него…
И опять взял. Вроде бы уже не бывает лучше — некуда… Бывает! Все-таки бывает…
Лежа рядом, разомлевший Айсен запутался пальчиком в аккуратной дорожке волосков на груди господина, самого дорогого… единственного его мужчины. Фейран костяшками поглаживал утомленное личико по контуру щеки.
— Ты красивый, — услышал сквозь дрему мальчик, — спи, котенок…
* * *
Много пожил на свете старый Хамид, многое перевидел. Многое знал, многое понимал.
В том числе, что ничем хорошим происходящее кончиться не может.
Что именно? Чтоб не понять, — тут не немым, тут слепым надо быть, да и тот бы догадался!
