Однако размышления его были далеки от медицины, и веселого в них было мало, а точнее не присутствовало вовсе.
Айсен… Радоваться бы должен, что не ошибся, и юноше живется здесь совсем неплохо! Рад? Рад, что ему ничего не угрожает, что о нем заботятся. Он ведь нежный, хрупкий, — как цветок, выросший без солнца…
И вместе с тем откуда-то всплывало гаденькое желание увидеть, что ему больно, что он мучается без тебя… А если нет, — наказать за это! Именно за это, а не за все мнимые измены. Ну и кто ты после этого? Нелегко расставаться с иллюзией о своем благородстве! Мужчина совсем уже не понимал себя и тем более не представлял, что ему делать.
Айсен. Неужели правда ждал? Два года, не имея ничего, что могло бы дать надежду…
Устало потерев лицо ладонями, Фейран обернулся на неясный звук и резко выпрямился со смутным чувством «дежавю»: ну вот, как всегда — стоит о нем подумать и он тут как тут! Как будто чувствует…
Айсен.
* * *
— Извините. Не хотел мешать, гитару здесь оставил… — юноша старательно избегал встречаться с гостем глазами.
Инструмент, не чета памятному задрипаному сазу, действительно лежал в уголке на сундуке: вряд ли Айсен оставил его специально, чтобы спровоцировать встречу наедине.
— Подарок?
Само вырвалось! Фейран проклял свой язык, заметив, как немедленно напрягся мальчишка.
Впрочем, уже совсем не мальчишка! (Эй, совесть, можешь быть спокойна на счет того, что он вожделеет ребенка!) Черты лица, фигура полностью оформились, ни в одном из движений не осталось незавершенности — это был взрослый красивый молодой человек, несущий себя расковано, но не развязано.
— Да, — спокойно подтвердил Айсен последнее заключение. — Мадам помогла мне выбрать.
Он уже стоял у порога.
— Метр Филипп сказал, что ты серьезно занимаешься музыкой.
Это тоже вырвалось непроизвольно: что угодно, лишь бы задержать его еще хоть на мгновение! Фейран сам удивился этой вспышке отчаяния.
— Вы же сами говорили, что я хорошо играю, — Айсен все-таки развернулся. В синих глазах билось странное напряжение с толикой недоверия.
Мужчина поднялся, искренне пораженный даже не столько ответом, сколько тоном, каким он был произнесен, легким оттенком вызова.
— Ты помнишь все, что я говорил? — тщательно скрытое за язвительностью смятение.
— Все, — на этот раз вызов не почудился точно!
А еще присутствовала там целая гамма самых разных эмоций: грусть, сожаление, капля насмешки над собой, укор… И под ясным взглядом чистых глаз Фейран вдруг услышал в себе какое-то пронзительное неловкое чувство: неужели стыд, милосердное небо?!
