А любимый жив! Здоров… И ничуть не изменился!
* * *
Возможно, встреча с Кантором ле Флев не стала судьбоносной, но кое-что она все же изменила. Признание со стороны такого известного и выдающегося человека заставило компанию приятелей Фей все же заметить навязанного им юношу и обратить на него внимание чуть больше, чем обычно — как на дополнение к инструменту. Их любопытство бывало бесцеремонным, вопросы порой вызывали неловкость у юноши, а в обращении сквозила снисходительность, но все же это было лучше, чем игнорирование. Тем более что хотя Айсен конечно был в чем-то наивен, но не глуп, и видел, что похожее отношение распространялось на всех, кто был ниже по положению этих самоуверенных юнцов, убежденных, что весь мир принадлежит им.
В каком-то смысле это было именно так! Никто из них не сталкивался с нуждой, и уж тем более, на свое счастье, не знали, что значит быть бесправной жертвой чужой прихоти, не смея ни защитить, ни даже выдать себя, чтобы не навлечь еще худших последствий. Что общего могло у них быть? Юноше не трудно было играть для них, но от так называемых развлечений он уставал куда больше, чем если бы все это время работал, не разгибая спины.
Теперь уже он старательно избегал необходимости участвовать в увеселениях, предпочитая помогать Алану, который держался с ним естественно, выполнять поручения в конторе, либо читать какую-нибудь книгу. Однако на пути к уединению оказалось одно непреодолимое препятствие — Фей.
Женщина, пусть даже совсем юная — удивительное и странное создание! Порой достаточно одной случайной мелочи, чтобы тронуть ее сердце или же навсегда лишиться такой возможности. Ей самой казалось, что у нее вдруг открылись глаза: образ прекрасного (а то, что Айсен хорош собой, пусть и несколько в другом плане, чем требуется: не являясь златокудрым херувимом с томной бледностию, зато с положенной печалью во взоре — она заметила сразу), талантливого юноши, обреченного на рабскую участь — словно вышел из баллад. Дальше оставалось только расписать роли!
Отцу и матери отводилось амплуа тиранов, которые несомненно сменят свою милость на образ домашнего дракона едва заметят признаки сердечной склонности, и возможно обрушат на голову ее объекта какую-нибудь страшную кару по примеру Потифара, отправившего Иосифа в темницу. Себе Фей, само собой, оставляла место прекрасной девы.
Пусть она была всего лишь дочерью купца, и менестрели не выстраивались в очередь под ее окнами, толпа рыцарей не таскалась за ней в тщетном ожидании единого благосклонного взгляда, но это не значит, что не хотелось! И теперь у нее была своя, собственная история!
