— Кто атаманил, не помнишь?
— Такого детину рази забудешь! Большой Пантелей шел за атамана. Фигура, маз первый сорт, без малого «иван».
Азвестопуло хотел что-то спросить, но статский советник посмотрел на него так свирепо, что у грека язык прилип к нёбу.
— А фамилия какая у Христосика?
— Фамилия? Почтарев. А по имени Тертий.
Лыков нащупывал нужную нить разговора, понимая, что уголовный вот-вот замкнется и перестанет давать показания.
— А что стало с Тертием, когда пришли японцы?
— Дык, знамо что… Два приюта числились на Сахалине, для мальцов и для девчонок. Власти оба и бросили, когда драпали. Японцы их, баяли, в Петербург отправили, сжалились над детишками.
— Когда же Христосик превратился в Чуму? Ты его недавно встречал? Здесь, в городе?
Кувалда заерзал, происходящее явно перестало ему нравиться:
— Не встречал, а разговор об нем был.
— С кем разговор?
— Да не помню я. Спьяну баяли.
— Агафон, не ври. Доскажи, что тебе известно, и в камеру пойдешь. О твоем признании никто не узнает, я его в протокол не внесу.
Малясов только хмыкнул. Статский советник вынул из бумажника два червонца и помахал ими перед носом арестанта:
— Видал? Сейчас впишем в опись изъятых вещей, будут твои по закону.
— Вписывайте! — оживился задержанный.
— Азвестопуло, бегом за описью, — приказал Лыков. Его помощник опрометью бросился вон, статский советник остался один на один с бандитом:
— Говори быстро, пока никого нет!
Малясов ответил шепотом:
— Снова он при Большом Пантелее обретается. Где-то здесь, в Новой Корейской слободке. Парня я видел и узнал. И он меня узнал. Говорит: я теперь Чума, а не Христосик. Вырос-де.
— На улице было дело?
Рослого, плечистого бандита аж передернуло:
— Стоит он как царь Горох, гордо и вызывательно. Рука ерзает: то вынет из кармана ножик, то опять уберет… И говорит не по-простому, а будто пророк святой: ух сколько я тут китаез порезал, и еще больше порежу эту дрянь косорылую, попомнят они меня! О как.
— Так прямо и похвалялся? — не поверил сыщик.
— Ей-ей. Гордится этим.
— А не врал он? Кто же о таких вещах перед первым встречным похваляется?
— Не врал, ваше высокородие. Глаза черные, как у сатаны. А к китайцам он злобу большую всегда имел.
— Это из-за отца, которого хунхузы зарезали?
— Из-за папаши, верно, — кивнул арестованный. — Но и до того парень крови ихней нанюхался. Маленький совсем был, когда в Благовещенске китайцев в Амуре топили. Слыхали про то, поди… Ну, отец там был заправилой, много желтых порешил своими руками. Может, и мядаль ему за то вручили? А сынок помогал в тую сумятицу людей резать. Десять годов от роду, а папаша его к убийству приспособил. Ну и… умом он двинулся, наверняка. Разве можно робенка к такому приучать?
