Господи, что тут началось! Меня клеймили позором, втаптывали в землю, об меня вытирали ноги.
— А мы-то, Академия, где же? Нас что ли нету?
— Тогда мы не должны отбрасывать тени. А ведь отбрасываем. И очень отбрасываем.
— Вот она, тень-то, — кто-то скабрезным жестом согнул руку в локте. — Погуще будет, чем у некоторых.
— А раз мы существуем, то вы в луже, — сказал другой. — Или убедите нас в обратном.
— Разумеется, — ответил я. — Но имейте в виду: бритву Оккама[12] никто не отменял.
— И как вы докажете истину? Пальцем на глаз нажмёте: раздвояемся мы или нет?
— Докажу, если… если разрешат часы с секундными стрелками. Тогда можно сверять…
И тут воцарилась тишина. Неужто я утёр им нос? Но нет — раздался негодующий взрыв: я покусился на святое.
— Поставим вопрос на Правлении, терминируем наглеца. Нет человека — нет проблемы.
— Какое Правление, вы забыли? Теперь у нас демократия. Навешать ему, и все дела.
До суда Линча не дошло. Но ясно одно — я так и остался чужаком. Ну конечно: пришёл сам, из провинции, да ещё на рожон лезу.
Похоже, моё духовное смятение связано с ГЛАВНЫМ ВОПРОСОМ. Да-да, та самая колонна с письменами из музея Брэдбери. И наверняка к этому вопросу имеет касательство первый, самый закрытый сектор Академии. С его сотрудниками я пока не стыковался, как-то не получалось.
В особый отдел зайдёшь, с Главным Талмудом поработать, — а чемоданчик-то ещё тёпленький. В формуляр заглянешь, — вместо подписи свежий знак «Z» стоит, даже чернила не высохли. То не Зорро бешеным клинком метку оставил — сотрудник первого сектора с потаенными страницами «ознакамливался». Абсолютно сугубо.
Идёшь по коридору, а у монстеры, что в бочке деревянной, листья-вееры колышутся. То не ветер-сквознячок их раскачивает, нет. Активисты из первого сектора на задание промчались. Абсолютно сугубо.
Или в буфет зайдёшь — а пива холодного нет. Как же так? — спросишь. — Ну, оставалось, да хлопцы из первого сектора оприходовали. Успешную операцию отмечали. Обидно, понимаешь. А ничего не поделаешь — абсолютно сугубо.
* * *
Думал я думу — и решился. Мобильник достал: где тут кнопка достопамятная? Секунда прошла, знак вопроса зелёным высветился. Свободен Генеральный Вождь и готов тебя принять, Александр Павлович. Иди, чего стоишь?
В святая святых даже «предбанника» не оказалось»; просторный кабинет — и человек за тёмным столом. Господи, да это же царь-батюшка! Да не абы какой, а символ крутого императора — Александр Третий. Редкий правитель, не мучивший народ закидонами. Былинная стать русского богатыря, величие и строгость. Могучую грудь не ордена украшают, а сверкнувшая бриллиантами пентаграмма — знак академика пятого, высшего уровня.
