Мириам Родригес положила на фотографию ладонь и опустила веки. Она просидела так около минуты, затем открыла глаза, вернула фотографию посетительнице и достала карты Таро.
Мисис Такер следила за действиями гадалки, которая раскладывала карты, ничего у неё не спрашивая. Женщину предупредили, что Мириам не надо говорить о том, что случилось, и что клиент хотел от неё узнать — сама всё расскажет.
Наконец Родригес отложила карты в сторону и подняла на Оливию почти чёрные глаза, пронзив взглядом до появления мурашек.
— Ваша дочь попала в аварию и сейчас её душа не с ней. Она будет метаться между «там» и «здесь», возвращаться к ней время от времени и снова уходить обратно. Ждать придётся долго, но ваша девочка окончательно очнётся через какое-то время. Ждите. Надейтесь. Молитесь.
— У Джоан перелом позвоночника, она сейчас в коме. Моя дочь сможет ходить? — не удержалась от вопроса миссис Такер, с надеждой глядя на сидящую перед ней женщину.
Та сжала губы и сердито посмотрела на посетительницу.
— Я сказала всё, что мне открылось.
— Спасибо вам, что дали надежду. До свидания, — сдерживаясь, чтобы не расплакаться в голос, произнесла миссис Такер и положила на край стола крупную купюру.
Женщина вышла на улицу и села в машину. Только там она дала волю слезам. Водитель с сочувствием смотрел на миссис Такер в зеркало, но молчал, зная, что ей надо выплакаться и успокоиться, а любые произнесённые им слова лишь спровоцируют новый поток слёз. И действительно, через некоторое время женщина перестала всхлипывать, вытерла платком глаза и сказала уже твёрдым, решительным голосом:
— Энди, отвезите меня, пожалуйста, в больницу.
Бастарды растут быстрее, чем обычные дети.
Мартин Джордж Рэймонд Ричард
И вот мне стукнуло четырнадцать. Папа́ закатил пир горой, где присутствовала пропасть народа. Снова прибыл представитель от асора, снова он привёз кучу подарков и художника, дабы тот написал мой портрет, чтоб, значит, ампиратора не приплющило, когда через год таку красу ненаглядную узрит при личной встрече. Про «красу ненаглядную» совершенно не стебался, честно. Я как мужчина мог оценить свой выстраданный новый облик, доставшийся Сине от папы с мамой, но чуть было не угробленный мачехой.
Сина, то есть я, была красавицей даже по меркам этой расы. Если честно, в такую девушку сам бы влюбился без памяти, но раз теперь она — это я, то в себя влюбляться мне не резон. Нарциссизмом никогда не страдал и начинать не собираюсь. К тому же, изменения, что происходили с телом, плавно, постепенно и практически незаметно превратили изначально лунообразное лицо в милое личико с тонкими аристократичными чертами и глазами миндалевидной формы с радужкой очень красивой, неоднородной по цвету малахитовой гаммы. Ресницы оказались тоже длинными и прямыми, просто раньше они утопали в толстых щеках, как и сами глаза. Тёмный ультрамарин блестящих, ухоженных локонов, собранных в замысловатую причёску со спускавшимися на плечи прядями, украшала диадема из редкого драгоценного металла ярко-серебристого цвета с голубыми искрами, что ценился выше золота. Камни в диадеме — бледно-голубые и зелёные, аналоги наших изумрудов и топазов. Прямые, вразлёт, брови, как и ресницы, не синие, а тёмно-каштановые. Странная раса, одним словом. Ресницы мне перед балом накрасили и придали им плавный изгиб вверх, чтобы соответствовать моде. Мода, как оказалась, на такие женские штучки походила на нашу. Время, проведённое в дамском обществе среди фрейлин мачехи, научило меня более внимательно относиться к таким мелочам, как фасон платья, особенности причёски и прочему, чего я обычно вообще не замечал во внешнем облике тех, кто находился рядом.
