— Остальные мои, — сказал Хорнблауэр, кладя карты.
— Как это? — спросил Симпсон, державший короля бубен.
— Пять взяток, — резко ответил Чок. — Мы выиграли.
— А я разве больше не возьму? — не унимался Симпсон.
— Я перебиваю козырем бубны или червы и беру три в трефах, — объяснил Хорнблауэр.
Ему было ясно как дважды два, обычное окончание игры; он не понимал, что плохому игроку, вроде Симпсона, трудно запомнить колоду в пятьдесят два листа.
Симпсон бросил карты.
— Что-то вы слишком много знаете, — сказал он. — Вы знаете карты с рубашки.
Хорнблауэр сглотнул. Он понял, что наступает решительный миг. Еще секунду назад он просто с удовольствием играл в карты. Теперь перед ним вопрос о жизни и смерти. Вихрь мыслей промчался в голове юноши. Несмотря на теперешний уют, он явственно вообразил отчаянную тоску предстоящей жизни на «Юстиниане». Возникла возможность так или иначе покончить с этой тоской. Он вспомнил, что замышлял свести счеты с жизнью, и в сознании забрезжил план действий. Решение выкристаллизовалось.
— Это оскорбление, мистер Симпсон, — сказал он и обвел глазами Чока и Колдуэлла, вдруг ставших серьезными. Симпсон по-прежнему ничего не понимал. — Я требую сатисфакции.
— Сатисфакции? — поспешно произнес Чок. — Ну-ну. Мистер Симпсон просто погорячился. Я уверен, он объяснится.
— Меня обвинили в шулерстве, — сказал Хорнблауэр. — Тут так легко не объяснишься.
Он старался вести себя как взрослый, более того, как человек, сгорающий от возмущения. На самом деле возмущения он не испытывал, прекрасно понимая, в каком смятении рассудка Симпсон произнес свои слова. Но возможность представилась, и Хорнблауэр не собирался ее упускать. Теперь оставалось разыгрывать роль человека, которому нанесли смертельное оскорбление.
— Мало ли что можно сказать спьяну. — Чок твердо решил сохранить мир. — Мистер Симпсон, конечно, пошутил. Давайте потребуем еще бутылку и выпьем за дружбу.
— С удовольствием, — отвечал Хорнблауэр, подыскивая слова, которые сделали бы дело необратимым, — если мистер Симпсон немедленно, в вашем присутствии, попросит у меня извинений и признает, что говорил без оснований и в манере, недостойной джентльмена.
Говоря, он обернулся и с вызовом посмотрел Симпсону в глаза, метафорически размахивая красной тряпкой перед быком, чем и вызвал желаемый гнев.
— Извиниться перед тобой, молокосос! — взорвался Симпсон. В нем заговорили одновременно уязвленная гордость и опьянение. — Никогда, черт меня подери!
