Через минуту Генка уснул, запрокинув голову назад и широко раскрыв рот. Руки лежали на бутылке, зажатой между ног.
— Давай перенесем его на диван, — сказала Алла.
Но Генка вдруг открыл глаза, поднял бутылку и плеснул в стакан. Выпил, перевернул стакан вверх дном и попытался поставить его себе на голову. Несколько капель водки сбежали по его щеке. Стакан упал на пол и разлетелся на кусочки. Генка цокнул языком и развел руками.
— Осуждаете? — спросил он и потянулся за вторым стаканом, но Алла метнулась к нему, схватила и поставила на книжный шкаф.
— Хватит! Всю посуду перебьешь! Иди спать.
Генка остановил свой плавающий взгляд на лице Шелестова.
— Ну что? Что ты меня сверлишь своими буравчиками? Хочешь сказать, что все наши заслуги перед родиной и этот мой орден — дерьмо? Что мы воспринимаем Войну как фетиш и молимся на нее? Что государство откупилось от нас железными побрякушками, а мы, идиоты, нацепили их на себя и радуемся? Да? Это ты мне хочешь сказать? — Генка шарахнул кулаком по столу, но не сильно, бутылка устояла. Он поднес ее к губам, отпил, пролил на грудь, но вытираться не стал. — Но мы все, и ты тоже, боимся признаться в том, что у нас ничего не осталось в доказательство своего мужества и верности, кроме этих орденов. И мы храним их, как святыни, потому что это последнее, что еще вынуждает людей уважать нас за прошлое, и объединяет нас, всеми отвергнутых. И ты молишься на свой орден, потому что в этой стране больше ничем не докажешь, что еще не подлец, не трус и не свинья. И мечтаешь, чтобы вернулось наше время, чтобы опять свистели пули, гремели взрывы, и уши закладывало от лязга гусениц и воплей раненых… Правильно я говорю, Шелестов? Народец трезвеет. Время — такая славненькая водичка, что все отмоет, и станет видна истина. И нас поднимут на щит! Вот увидишь — обязательно поднимут! И мы возьмем в руки автоматы, и сядем на броню. А потом спросим у каждого: что ты сделал, чтобы помочь нам выжить в этом проклятом мире? Почему ты плевал в нас вместе с вонючими пацификами? И аз воздастся…
Он вдруг зарыдал, упал головой на стол, Алла подскочила к нему, присела возле его ног, стала гладить его колени и что-то бормотать успокоительное. Повернулась к Шелестову, махнула рукой, мол, иди уж.
Двое насаживали дверь на петли, а третий подправлял ее топором. Дверь была металлическая, выкрашенная в грязно-коричневый цвет. Парни кряхтели, ругались друг на друга, толкали дверь плечами, били по ней кулаками до тех пор, пока она не села на петли.
