— Как мрачно! Погоди, дай высморкаться… слезу вышибла.
— Не надо ехидничать, Обреченный.
— Но скажи мне, нимфетка, разве можно любить кого попало?
— Любить надо не кого попало, а всех. Подумай сам, если все будут любить всех, то на земле не останется места для мерзкой ненависти. И люди перестанут убивать друг друга. И исчезнут террористы и камикадзе. И будут распущены армии, и переплавлены авианосцы. А ты искусственно сдерживаешь в себе чувство, в котором нуждаются тысячи несчастных. Почему у нас есть доноры, и люди делятся кровью, а вот любовью, если ее много в сердце, считается зазорным поделиться с ближним?
— Да нет, не зазорно, хотя я так и не понял, как это проделать на практике. Боюсь сказать нечто неприличное…
— А вот Бродяга считает, что зазорно и даже грешно, — перебила Галька.
— Может, он имеет ввиду не любовь, а прелюбодеяние?
Галька скривила губки в презрительной усмешке:
— Прелюбодеяние! То, что дает жизнь всему на земле — разве грех?.. Все, что делается человеком под знаком любви, не может быть грехом!
Галька снова стала перебирать камешки. Шелестов взял ее за локоть.
— Значит, по-твоему, все должны друг с другом… подряд? Вот представь, что у тебя есть любимый мужчина. И ты узнаешь, что помимо тебя он любит еще двадцать женщин, и у каждой проводит очередную ночь, совершенно бескорыстно делясь с ними любовью…
— Да, так должно быть.
— Ну а семья, дети?
— Семья — это ошейник, намордник. Она сдерживает человека, не дает раскрыться его лучшим чувствам. А детей должно быть столько, сколько даст Бог. Если ты будешь любить всех, кто рядом с тобой, не возникнет проблем с рождением и воспитанием детей.
— Галька, а ты любишь Бродягу?
— Конечно! Я его обожаю, хоть он и зануда.
— И ты сможешь спокойно наблюдать, как он ласкает какую-нибудь Ракушку или Медузку?
— Увы, он не хочет никого из нас ласкать, но если бы это случилось, у меня голова пошла бы кругом от любви! Чем больше он будет любить девушек, тем сильнее я смогу полюбить его. Он добрый, сильный, великодушный. — Она снова стала гладить лицо Шелестова, провела пальцами по бровям, носу, губам. — Не надо его слушать! Неужели ты не можешь полюбить хотя бы меня одну? От тебя тянет холодом и безразличием, как из морга.
— Только не говори, что ты меня обожаешь. — Он осторожно убрал с лица ее руку. — Слова, милая, это еще не любовь.
— А что такое любовь, по-твоему?
— Не знаю. Должно быть, поступки… Интересно, от кого ты всего этого понахваталась?
