Голый руку уже отпустил.
— Могу больницу устроить, — сказал Голый. — Не, без иронии. Врачи — наши.
— Сам пока передвигаюсь, — сказал Накуртка, чуть задыхаясь.
Он опустил глаза — и сунул Голому левую. — Эту распробуй. Любишь медленно? Где сядешь, там и слезешь.
— Я поздоровался, — сказал Голый. Накуртка сделал отстраняющий жест, с отвращением.
— Чего ты меня искал? Людей напрягал? Я не прячусь.
— Угостить. — Голый кивнул на дверь. За дверью пели что-то тягучее, на родном языке. — Хвастаться потом всем… что дехустировал с Накурткой.
Накуртка вздрогнул.
Голый по-мальчишески рассмеялся. — Не всё в своей луже, а? — Он пригнулся к Накурткиному уху — Накуртка откачнулся, но Голый словил его за плечи, притерся пузом: — Ты ж мой герой. Ты ж мой хороший…
Он втянул живот и застегнул пуговицу.
— Посидим, — утвердил. Ухватил Накуртку за локти своими клешнями.
Накуртка на этот раз вырвался, шагнул первым.
Художники сидели кучно; с белыми носами; с красными глазами. Никого, кроме них, в баре не было. Бармен тоже отсутствовал; но то один, то другой по-хозяйски подходили до витрины, подгребали бутылки. Наименее стойкие клевали по углам в темноте. Накуртка споткнулся о тело, перескочил.
— Кумир моего детства, — шептал Голый, шагал следом. Никто не смотрел на них. Нюхали и курили, буровили каждый своё, буйно жестикулировали. Голый помахал перед собой в темноте, разгоняя дым.
Подтащил лежащего к двери, усадил, подперев им. Дверь теперь была открыта. Все равно казалось, что на улице темно. Казалось, продолжается бесконечная темнота площади, с горящими кострами. Но там…
Голый подошел к нему, облокотился на стойку. Накуртка, на высоком стуле, обвивал его ногами. Руки он пристроил так, чтобы Голому опять не пришла фантазия их потрогать.
— Приходи и грузи.
— На то сторожа. — Голый серьезно покивал. — То ж мой бар. Пусть фантазируют, я не жадный.
— На комиссионке поднялся? — полюбопытствовал Накуртка.
Голый был известным художником, далеко за пределами города. Он выставлялся голым. Потом перешел на традиши, полноценный арт. Накуртка не следил. Не интересовался искусством.
— Мода быстротечна, — философски сзеркалил его мысли Голый.
— С ними хотел меня брать?
— Я не хотел. Вон, смотри, а? сидит… Трезвый. И вон. Если б хотели — вчера. И в канализацию. Нет Накуртки, — опять он повторил, со значением.
— У меня собака.
Голый посмотрел себе под ногти, комично заозирался.
— Буду абрикосы выращивать. И сушить. Мне там не хватало абрикосов. Еще на море поеду. Сколько я на море не был? Помнишь, ты там голый бегал. Сколько тебе лет было — пять? Или сколько? …Помнишь Нациста? Длинный… в фуражке! я подпрыгивал, когда с ним, — докричаться. Раз девки приехали — приходят испуганные. Они напились, завалились пьяные к Нацисту в палатку. Утром пошли умываться — а он их мешки в квадратик сложил и к стене прислонил. И все всем помогали.
