Ну, можно сказать, дождалась.
Сиринг стоял на дороге и к чему-то усиленно принюхивался. Потом я услышала сквозь открытое окно, как он негромко и жутко зарычал – если бы на меня так рычали, я бы бежала, теряя тапки, до другого берега Волги как посуху! Пёс дёрнулся и внезапно упал, как подкошенный, а из оврага выползла на набережную вполне человеческая фигура и остановилась, покачиваясь. Повернулась вправо, влево, протёрла глаза кулаками, и вдруг бросилась к распростёртому мастифу с воплем:
– Сиринг, ты живой!
Как я оказалась там же, на дороге – не знаю, так и не вспомнила. Хорошо, что по дому я ходила в мокасинах, так и вылетела, могла и босиком побежать. Схватила за рукав штормовки глупого, пьяного, ни о чём не подозревающего Сотникова и дёрнула в кусты, будто от потусторонней твари можно было закрыться веточкой боярышника. В это время над Сирингом поднялся… будто бы огромный мыльный пузырь, только грязный, как разлитый по осенней луже бензин. Поднялся, повисел в воздухе и истаял без звука. Только через секунду до нас донёсся словно бы звон надтреснутого колокольчика, удаляющегося куда-то в сторону Казанско-Преображенской церкви.
Прошла примерно тысяча лет.
Ладно, секунд тридцать.
– Настя? – голос Сотникова был совершенно трезвым. – Это что было?
– Борь, поверишь – не знаю. Но я бы никому не стала об этом рассказывать…
Примерно вот в этот момент силы у меня и закончились. По сей день я отлично помню этот самый испачканный неведомой грязью мыльный пузырь, помню разговор с Борей Сотниковым, а вот дальнейшее – как отрезало. Кто-то увёл меня в дом, раздел и уложил в кровать, потому что обнаружила я себя именно в кровати, облачённой в пижаму. На часах была половина седьмого, и, судя по яркому солнцу – утро.
Пошевелившись, я поняла, что болит у меня всё, даже мочки ушей. Видимо, полностью я в себя не пришла, потому что мне стало очень весело. Я подумала: отличный же способ подготовки к экзамену по анатомии: подумал о какой-нибудь мышце или сухожилии, оно и заболело! К счастью, додумать эту мысль я не успела, уснула снова.
Во второй раз я открыла глаза днём. Аккуратно покачала головой, подвигала ногами – ничего не болело, не мешало жить, кроме, разве что, необыкновенной слабости. Вылезти из-под одеяла было решительно невозможно.
Дверь моей спальни потихоньку открылась, и в неё вдвинулась чья-то тыльная часть.
Оказалось, это был Егоров – ожидаемо, в общем-то, кто б ещё решился сунуться к мне в спальню? В руках у него был поднос, заставленный какими-то мисками, плошками и горшочками. Пахло вдохновляющее.
