2. Здесь автор должен пояснить известную метафизичность используемого понятия — ум, да еще — русский ум. Данное слово сейчас привольно ложится в один ряд с нерусским словом ментальность, которое широко распространилось в последнее время, да и сам автор грешил неоднократным его использованием, но представление об уме влечет за собой куда большую определенность и твердость осуществления в отличие от расплывчатого, постмодернистского понятия ментальности. Национальная психология, черты характера коренного этноса, психотип человека и пр. и пр. — все это заверчено на представление об уме народа, его интеллектуальном отличии от других этносов и племен. Здесь видится куда большая свобода для воображения и возможностей всякого исследователя, но в этой свободе есть и свои видимые границы. Автор книги посему предпочитает остановиться именно на этом определении — ум.
3. Цит. по Вересаев В. В. Собр. соч. в четырех томах. Т. 2. «Пушкин в жизни». М., 1990.
4. Арутюнова Н. Метафора и дискурс // Теория метафоры. М., 1990.
5. Рорти Ричард. Философия и зеркало природы// История понятий, история дискурса, история метафор. Сб. статей. М., 2010.
6. Житие протопопа Аввакума. М., 1960.
7. Дж. Биллингтон. Икона и топор. М., 2011.
8. Маркиз де-Кюстин. Николаевская Россия. М., 1990. (Другое распространенное название «Россия в 1839 году»).
Пушкин и идентичность русской культуры
По сути это важнейший вопрос понимания мира Пушкина, так как он выводит нас на ответы, связанные с вопросами о непрекращающемся обращении людей русской культуры к Пушкину, об исключительном его положении в русской цивилизации, об экстраординарном и продолжающемся влиянии его на всю последующую русскую литературу, на репрезентативность через него перед всей мировой цивилизацией русской культуры.
Но не только. Это вопросы об идентичности русского начала в мировой цивилизации в принципе, об идентичности русской истории так, как она нами понимается и как мы ее защищаем. Пушкин — это не только «солнце» русской литературы, но мы можем говорить о пушкиноцентричности сознания русского человека.
Он процементировал русскую культуру, которая до него состояла сплошь из отдельных частей, а подчас и обломков. Он предельно отчетливо сформулировал понимание «мы — русские» таким образом, что мы, современная русская цивилизация, до сих пор пользуемся его определениями. Эта необходимая для рефлексии национального самосознания оппозиция разделения «своего» и «чужого» была произведена именно им. «Мы» и «они» с такой отчетливостью были
