Пушкин стал нашим первым европейцем, ничего не потеряв из самого что ни на есть русского исконного начала. Поэтому его творчество, его философия культуры, о которой вполне можно говорить, даже взглянув на одну всего лишь маленькую трагедию «Моцарт и Сальери», его представления о свободе и независимости личности, его безусловные патриотические чувства, не без примеси известного имперского духа, его любовь к «отеческим гробам», к славе отечества, к собственному народу, хотя бы и в лице Ивана Петровича Белкина(!), но и Емельки Пугачева, Савельича, его понимание места и значения России в мировой истории, то есть в мировой цивилизации — создают уникальную картину завершенного в известном смысле, целостного с точки зрения освоенных им и провозглашенных как известный идеал ценностей жизни, не могут не поражать объективного исследователя: да как все это удалось ему сделать в столь короткий срок его земной жизни?
Пушкин — это то средоточие и полнота русской духовной жизни, когда на его базисе, как на неком Камне основания, «далеко видно» как назад, в прошлое России и русской культуры, так и вперед (на 200 лет, по крайней мере).
У него нет ничего случайного или мимолетно ангажированного кем-то или чем-то, включая и его отношение к польскому восстанию, и его позднейшие рассуждения об Александре Радищеве, и его другие, с точки зрения либерального сознания, стихи о русской воинской и исторической славе; у него произошло сосредоточение русского духовного развития в абсолютном и совершенном виде. Поэтому рассуждения о нем, о его творческой целостности возможно только лишь на основе другой идеологической и эстетической целостности же.
Все частные подходы, как бы замечательны они ни были по получаемым частным результатам, не могут дать нам ответа на вопрос, кем он был в истории русской культуры и что он предсказал в нашем духовном и культурном развитии на много лет вперед.
Этой исследовательской целостностью может быть только разделение (лучше сказать — со-деление) с поэтом его основных принципов понимания и объяснения мира, и именно так, как они представлены в его художественных, литературно-критическимх, публицистических и иных произведениях, в том числе в письмах.
Главное, основное — это, конечно, полнота и целостность его мимесиса, его эстетики, беспримерное соединение в его творчестве не просто эстетических категорий гносеологии, аксиологии, онтологии, но понимание всего этого как с л е д с т в и я, производимого на основе целостности его мировоззрения. Это мировоззрение, или, скажем вслед за Бердяевым,
