* * *
Эта связь, какая устанавливается между русской стариной всякого рода, но прежде всего в ее словесном выражении, между сформировавашейся ментальностью и нереформированным религиозным сознанием русского человека, ярко выраженной метафоричностью бытового мышления и отсутствием развитой литературной традиции, и т. д. и т. п. ответственно может быть проинтегрирована только через одну фигуру русской культуры — через Пушкина.
Именно в его творческом сознании это все (вышеперечисленное) легко и непротиворечиво укладывается и получает свое законченное и абсолютное как бы выражение. Гениальность Пушкина состоит не в том оформлении «русского ума», о чем шла речь выше, не в создании им новой метафорической системы русской литературы, что очевидно, а в том, что все это вместе взятое позволяет говорить нам о завершенном им формировании национального образа мысли и выстраивании на этой базе адекватной картины мира.
Такого рода достижения Пушкина ни преувеличить, ни преуменьшить нельзя: они обладают той единственностью своего воплощения, которая не допускает какого-либо отклонения в ту или другую сторону. В этом отношении любопытно посмотреть, как Пушкин «присваивает» себе самые яркие явления русской культуры, делая их своими предшественниками и тем самым «вставляя» их, определенно и незыблемо, в качестве существенных проявлений национальной культуры. Посмотрим в этой связи на протопопа Аввакума как на одного из истинных предшественников Пушкина.
— «…Любя я тебе, право, сие сказал, а иной тебе так не скажет, но вси лижут тебя, — да уже слизали и душу твою! А ты аще умеешь грамоте той, но и нонеча хмельненек от Никанова тово напоения; не помнишь Давидова тово покаяния. Ведаю разум твой; умеешь многи языки говорить, да што в том прибыли? С сим веком останется здесь, а во грядущем ничим же пользует зря. Воздохни-тко по-старому, как при Стефане, бывало, добренько, и рцы по русскому языку: „Господи, помилуй мя грешнаго!“ А кирелиесон-от отставь; так елленя говорят; плюнь на них! Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком; не уничижай ево и в церкви и в дому, и в пословицах. Как нас Христос научил, так и подобает говорить. Любит нас Бог не меньше греков; предал нам и грамоту нашим языком Кирилом святым и братом его. Чево же нам еще хощется лучше тово? Разве языка ангельска? Да нет, ныне не дадут, до общаго воскресения. „Да аще бы и ангельски говорили, — Павел рече, — любве же не имам, бых яко медь звенящи или яко барабаны ваши!“ Никоея пользы в них несть. „Любы не превозносится, не бесчинствует, любы не завидит, не гордится, не раздражается, не ищет своя си, не вменяет злое, не радуется о неправде, радуетеся о истинне, вся любит“» [6, 159].
