Эта романтическая струя торжества редкого или необычного сравнения у Пушкина тоже есть, но он очень рано прочувствовал ее ограничивающий характер, и уже в своих критических заметках требовал отказа от завуалированного именно что метафорами сути изображаемого.
Пушкинская метафора — это преимущественно, как мы отметили выше, метонимия, которая не требует от автора соединительных элементов вроде — «как, будто, как будто и т. п.»; она претит вырастающему в его мире новому способу изображения — простому и краткому, с замаскированной метафорой («Но сравнений боится мой смиренный гений»). Метонимия обнаруживает еле заметную, или вообще невидимую простому наблюдателю связь между предметами, явлениями действительности или их отдельными элементами.
Простое сравнение (смотри пример из «Графа Нулина») для Пушкина по большей части это способ пародирования или иронического (редко когда гротескного) сопоставления предметов путем их сталкивания «в лоб». Такого рода столкновение становится площадкой для организации нового сопоставления явлений или процессов. Пушкин подчас захватывает трудно видимые связи между ними, но у него никогда эта связь не покидает сферы реальности.
Сравнение — это самое распространенное проявление метафоры, оно в определенном смысле и самое простое, когда сопоставляются предметы, их свойства и качества, иные явления объективной действительности, включая эмоциональную, духовную жизнь человека.
* * *
Один из самых значимых, если не самый важный, текстов в истории христианской культуры — текст Библии вмещает в себя не столько метафоры в современном понимании всей сложности их проявления, но активно использует сравнения. Однако это больше касается текстов Ветхого Завета, в то время как Евангелия говорят с нами языком параболы, притчи, где метафора может лишь просвечивать через сложное символическое содержание высказанных суждений — «умножение беззаконий», «мерзость запустения», «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды» (Матфея, 23, 25), «великая скорбь», «Было же около шестаго часа дня; и сделалась тьма по всей земле до часа девятого. И померкло солнце, и завеса в храме раздралась по средине» (Луки, 23, 44, 45). И так далее.
Но в Евангелии так и говорится — «читающий да разумеет» (Матфея, 24, 15). То есть субъекту, воспринимающему Евангелие, необходимо проникнуть за формулу высказывания, данную в священном тексте, и овладеть тайным и важным смыслом. Поэтому в Евангелии и нет потребности глаголить в номинативном виде, находя предельно идентичные значения называемым предметам и явлениям. Напротив, сущности, о которых говорит его текст, прежде всего нуждаются в расшифровке. Единственным способом увидеть этот смысл (единственно верный) является безусловное состояние веры в
