Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка | страница 57
Одним из таких базовых суждений, которое дает представление о высокоразвитом интеллекте человека древнегреческой культуры, является представление об «эйдосе» каждого явления действительности, каждой вещи. В эйдосе «спрятаны» исходные свойства и качества тех или иных предметов, явлений природной и общественной жизни, всего, что только существует вокруг человека. Но увидеть, понять и объяснить природу «эйдоса» может ум человека, находящийся на очень высокой ступени своего развития, у которого уже существует некий указатель движения его интеллекта по познанию сути и смысла действительности в ее целостности и в отдельных частях.
Об этом гениально писал А. Ф. Лосев, и мы частично будем ссылаться на его суждения. Здесь же я хотел обратить внимание читателя еще на одну деталь (или часть) мировоззрения человека древнегреческой культуры. Эта обращенность к избыточной объяснительной силе антропоморфных представлений обо всем на свете, которая как бы нивелировала и микшировала строго научный, логический путь изъяснения действительности, какой мы обнаруживаем, к примеру, у Сократа (в передаче Платона) в его наиболее блистательной форме.
Вопрошающее само себя знание для уточнения верности выбранного пути постоянно обращено и связано с образом и природой самого живого человека. Эта широта поисков ответа на самые главные и животрепещущие вопросы бытия человека, какие мы обнаруживаем в древнегреческой цивилизации, никогда более не повторились в мировой культуре и навсегда остались непревзойденным образцом интеллектуальной свободы, сочетаемой с роскошью присутствия живого, думающего, волнующегося человека во всяких процессах его мышления.
Нам приходилось писать, вслед за такими блестящими умами, как О. Мандельштам, А. Лосев, С. Аверинцев и ряда других об этой пленительной связи русского языка и русской языковой картины мира, русской ментальности с тем, что мы обнаруживаем в культуре древней Греции. Ведь, собственно, и блистательные догадки и прозрения древних греков во многом зиждились на интуитивных просмотрах, которые формально не исходили из предшествующих естественно-научных представлениях об устройстве Вселенной, существе предметов и явлений, душе человека, абстрактных суждений о мире. Это очень похоже на то, что делалось впоследствии в России.
К примеру, самые глубокие наблюдения над пушкинским творчеством были сделаны русской религиозно-философской школой — от Вл. Соловьева до И. Ильина и П. Струве, а самые