, которая ничуть не уступала лучшим мировым образцам, а в чем-то их и превосходила.
И второй момент, — и здесь Пушкин был первооткрывателем. На его гениальный поэтический дар наложилось его глобальное представление о русской истории, проявившееся не только в глубоком знании «Истории государства российского» Н. М. Карамзина, не только «Истории русского народа» Н. Полевого, но в собственноручном изучении русских летописей, исторических хроник (и здесь мы должны быть благодарны Николаю Павловичу, допустившему поэта в архивы, открывшего тем самым для него многие тайны русской старины), но в создании собственных концепций русской исторической жизни в художественных произведениях от «Бориса Годунова» до «Медного всадника» и «Капитанской дочки». Все это привело Пушкина к фундаментальному пониманию истории, которое не было до конца понято никем из его современников. Тут даже и сравнивать не стоит Пушкина и Чаадаева.
Соединение этих двух сущностей у Пушкина, преломленные через гений его человеческой индивидуальности, и дает тот неповторимый и непревзойденный никем ни до него ни после в русской культуре эффект «мгновенного» (как говорил С. С. Аверинцев применительно как раз к поэту) и максимально полного проникновения в самую суть как русской истории, так русского человека.
Интеллектуальность Пушкина носит живой, органический характер, его ум, его дух объемлят предыдущую национальную жизнь как некое полное, целостное соединение и этапов становления государственности, и развития художественных жанров и форм, и религиозных аспектов жизни общества, и учитывает ключевые, переломные периоды в развитии России — татаро-монголы, смутное время, крестьянские восстания, явление Петра и «возвращение» в Европу, нашествие французов и победа в Отечественной войне 1812 года. Он находит для этих периодов развития страны гениальную эстетическую форму, раз и навсегда запечатлевая для нас, его потомков, главные, узловые моменты становления отечества.
Не «апофатика» является духовным содержанием интеллекта Пушкина, напротив, его подвижный, «быстрый» ум легко усваивает все особенности и специфику национального своеобразия, причем практически во всех аспектах проявления этого своеобразия — от особенностей религиозного сознания до обнаружения исторических закономерностей самого крупного масштаба.
Его «солнце» освещает все это одновременно, проникает в самые потаенные уголки русской жизни. Взгляд же Чаадаева — иногда на грани гениального прозрения — все же ограничен некими логическими схемами и априорным представлением о том, что Россия и русский человек безнадежно отстали от Европы и европейского пути развития. Пушкин с этим не может согласиться. Вся его полемика с Чаадаевым есть подтверждение этому. Чудом, правда, является то, что Пушкин, и в этом отношении, приступая к продуманной защите русской истории и русской индивидуальности, хотя бы и в лице Петра и Екатерины, начинается как бы из
