стал в определенном отношении в дальнейшей истории философии в России визитной карточкой западно-ориентированных мыслителей,
либералов в самом хорошем смысле этого слова. Не находя ничего позитивного и определенного, оформленного и содержательного в отечественной истории и культуре, они безусловно склоняли свою голову перед достижениями Запада и требовали, по существу, только одного — каким-то образом догнать, настичь ушедший
вперед Запад, в том числе и в области духа.
В философии это называется а п о ф а т и к о й. Подробное представление об апофатике мы обнаруживаем у П. Кузнецова, на идеи которого мы ссылались в предыдущих главах книги. Вот что он пишет на этот счет применительно как раз к фигуре П. Я. Чаадаева: «…Главная историософская тема „русских католиков“, и прежде всего Чаадаева, — религиозное оправдание исторического творчества и духовной активности. Попытка критического самопознания в „царстве недумания“ была предпринята именно для того, чтобы в отеческий мир благодатной безответственности и очаровательной невменяемости, где все как бы отвечают друг за друга, но никто не отвечает за себя — внести идею религиозной и моральной ответственности, в бытовое исповедничество — осмысление и понимание, в мутную хаотическую жизнь — форму, уважение к себе и чувство собственного достоинства» [5, 28].
Трудно не согласиться с такими формулировками и оценкой доминанты концепции Чаадаева. Лишь мелочь останавливает внимание — существующая разница между интеллектуальными усилиями, произведенными в одном и том же направлении, но с разными результатами и с использованием различных форм и приемов доказательства — в основном в рамках логико-аналитических построений — у Пушкина и Чаадаева.
Чаадаевская позиция, сколь ни была она уважаемой по своему замаху, целям и силе убедительности, носила все же внешний, именно что формальный характер по отношению к русской ментальности и русскому человеку. Наложить на уже сформировавшееся онтологическое отношение к жизни как к процессу, который во много раз важнее, чем любое интеллектуальное его объяснение, чем «плач ума» (оттого-то он и плач, так как тщетна его попытка проникнуть в то таинство жизни, которое не расщепляемо в своей глубине ни на какие элементы и всегда останется божественной тайной, дарованной нам свыше), — взятое извне, «со стороны», представление Чаадаева о правилах и законах развития общества и человека, культуры и религии, как они осуществились в д р у г о й цивилизации, теоретически было не совсем корректным.
