Богу, существующему над временем, одинаково известны наше прошлое, настоящее и будущее. И Он, конечно, знает наперед итог жизни каждого из нас. Знает Он, и каков будет наш нравственный и религиозный выбор.
Знает – но не делает этот выбор за человека. Знает – но не подавляет его воли. Знает – и желает, чтобы каждый человек, как бы зол он ни был, обратился на путь добра и вошел в благодатное общение с Ним. Если к чему и предопределен человек от рождения – так это к своей свободе, которую он может использовать как во благо, так и во зло себе.[25]
Вернемся к протестантам «традиционным». В 1990 году мне довелось побывать с митрополитом Питиримом в Швеции, в гостях у лютеранской общины. Конечно, сразу поразили практическая устроенность тамошней протестантской жизни, множество молодежных и информационных инициатив. Удивило, что были у лютеран и свои юродивые – с одним таким удалось поговорить у собора в Упсале. Это был человек с длинными волосами и кустистой бородой, разъезжавший на велосипеде с пачками листовок. Если есть такие люди – значит, народ Богом не оставлен.
Но вот пасторы и епископы оставляли впечатление людей депрессивных, доживавших свой век. Может быть, этим объяснялся и их интерес к России, от которой – несмотря на недавнее торжество атеизма – они ожидали нового движения в христианской жизни Европы. Принимали нас не просто как экзотических гостей из еще недавно закрытой страны. Вели умные разговоры, интересовались возможностями поездок в Россию. Вскоре у митрополита побывали несколько шведских церковных деятелей.
Затем, работая в Отделе внешних церковных связей, я много общался с финскими лютеранами, с руководителями и теологами «Евангелической церкви в Германии» (ЕЦГ) – она объединяет лютеран и реформатов. И с финнами, и с немцами у нашей Церкви есть многолетние официальные диалоги, которые, правда, в последние годы стагнируют, главным образом из-за «проклятых» тем «женского священства» и признания «однополых браков».
В диалогах с немецкими протестантами во времена моего участия отдавали приоритет общественным проблемам – чисто богословские темы, как тридцать-сорок лет назад, обсуждать уже не было смысла, ведь различия оказались непреодолимыми, и никакого «единства в вере» даже представить себе стало невозможно. В «политической» же дискуссии лютеране и реформаты постоянно пытались подтолкнуть нас к признанию демократии и верховенства прав человека, в том числе над религиозными нормами и традиционной моралью. В общем, и эта тематика особого «прогресса» не принесла.
