— Ну, на одно-то слово… — приободрила его я.
— На одно? — задумался он, вышагивая со мной по лесной тропинке. Я держалась за его руку и еле поспевала за семимильными шагами своего любимого Гулливера. Сейчас я в полной мере поняла детей, вынужденных вприпрыжку бежать за своими мамами и папами, несущимися к только им ведомой цели. Это хороший спортивный темп. На первом десятке лет… А я-то завершаю последний.
— Лапонька, кисонька, солнышко, — выдавал терзаемый творческими муками Гулливер.
— Тапочка, мисонька, донышко, — продолжила я ассоциативный ряд.
— Ты думаешь?.. — остановился мыслитель и глянул на меня сверху.
Да, не слишком свежо… — и зашагал дальше, потянув меня за собой.
— Дюймовочка!.. Чертов Андерсен! Опередил! — выдал он метров через пятьдесят.
— Метровочка, дециметровочка, сантиметровочка, миллиметровочка, продолжила я. — Очень удобно по мере уменьшения.
Он опять остановился, воззрившись на меня.
— Издеваешься, умница-разумница? А между прочим, ангстремочка моя ненаглядная, в твоей идее есть нечто рациональное.
— Это не моя идея, а Андерсена. Сам помянул его, верста ты моя коломенская.
— Придумал!.. — возопил вдруг Гулливер и воздел меня под облака.
— И что же ты придумал? — пропищала я сверху, зажатая в его ладонях.
— Микрошечка!.. Такая-такусенькая крошечка-микрошечка…
— От микрона что ли?
— И от крошечки… Микрошечка моя, — замурлыкав, прижал он меня к груди и зашагал дальше, неся меня на руках, как маленького ребенка.
Наверное, я для него сейчас и есть ребенок, нуждающийся в его защите. Это только внутри себя я — взрослая и даже не слишком молодая женщина. Почти старуха, если одной ногой уже в мире ином…
— А знаешь, — призналась я, — пожалуй, мне нравится. Это нежней, чем Ангстремочка, и не так уж уничтожительно-уменьшительно. Ты был несправедлив к своему литературному таланту.
— Я прошу у него прощения, — зарделся довольный моей похвалой и собой Гулливер.
Он посадил меня на плечи и, заржав, побежал по тропинке. Временами ветки хлестали по моему телу и лицу, но это было здорово! Ведь боль кричала о том, что я еще живу!
* * *
Ну вот — я уже Дециметровочка. Сегодня измерялась. Десять сантиметров тютелька в тютельку.
Мы все еще спим вместе. В смысле — на одной кровати. Только я — на своей подушке целиком, а мой Святогор, как всегда, на матраце и подушке под громадным одеялом. Для меня простыни — бывшие носовые платки.
Святогор спит очень осторожно, боясь ненароком раздавить меня или смахнуть с постели. Но вероятность этого мала, потому что спать я стала совсем мало. Пять-десять минут мне достаточно, чтобы чувствовать себя свежей. Поэтому ночи я провожу, в основном, наблюдая за своим ненаглядным, да размышляя.
