– Была, – приглушенно ответила Аглая. – Хорошая. Знахарка местная. Она в старообрядческой общине жила. Диковатые немного люди, но добрые. Мне у них нравилось.
Ника удивленно вскинула брови, пальцы расслабились, выпуская холстину.
– Правда, что ли? Прям вот знахарка, травки там всякие, как Тала?
Аглая кивнула:
– Почти как Тала. Странно это так. Она была, а больше в семье никто не врачевал. А бабуля травки собирала, заговоры читала, людей и животину лечила. Высокая, худощавая, в темном платке. А глаза добрые, она меня молоком из крынки поила. Я ее такой и запомнила. Утром встанешь, а на столе молоко. Вкусное. – Аглая прикрыла глаза. – Еще соседка запомнилась. Семья у нее была большая. Мелких четверо. Кричат, вопят, то зубки режутся, то температура, то на солнце перегрелись. А иногда и просто разбалуются. Бабуля услышит и идет туда, кого по голове погладит, кому пошепчет чего-то только ей ведомое – все успокоились, болезнь прошла. Соседка потом бабушке то сырников, то пряников несет. К ней из всей общины люди ходили. А однажды… Община дремучая, воду из местной речонки возили. И был у них коняга, приученный к тому делу. Белый в черных пятнах. Умный – жуть, детвора его любила. Мы иногда сворой на него заберемся, а он идет смирно, боится кого уронить. Яблоко протягиваешь, осторожно, одними губами берет.
Просыпаюсь как-то поутру, слышу, сосед ругается. Выбежала в чем есть во двор. Стоит наш пятнистый, на нем чужой мужик верхом сидит. Харя мятая, в глазах слезы стоят. Вышла бабуля, смеется: «Ну что, будешь еще чужую скотину уводить?» Мужик морду воротит, смотреть в ее сторону боится. А она ждет. «Не буду». Бабуля ему: «Ну, так и знай, как сызнова чью скотину уведешь, так твой век и своротится. А теперь ступай». Развернулась и, не оглядываясь, в дом пошла. А как зашла да дверью хлопнула, мужик тот с коня и свалился. «Заговоренный он, – пояснил мне тогда сосед. – От ворья. Всю ночь таскал на себе, покуда назад в село не принес». – Аглая подавила вздох. – Это было последнее лето, когда я у бабушки была. А потом мы перестали ездить к ней. Объяснять не нужно было, сама поняла. Одна обида осталась, даже не простилась.
– Все мы смертны… – печально кивнула Ника. – Хорошо, когда так. А если как Стас…
Аглая поежилась. А Ника продолжала:
– Я обижалась, что не остался, бросил у болота. А когда на него посмотрела… – Она обняла себя за плечи, едва сдерживая рвущуюся наружу боль. – Он ведь понимает, что не жив. Я это в глазах его видела. А если понимает, то как же тогда, Алька? Как тогда?
