Вдруг он замолчал — в дверях соседней комнаты стояла Надя. Она была в военной форме, только без погон. Широкий ремень с бронзовой звездой перехватывал ее узкую талию. Майор приподнялся со стула, ожидая, что она скажет. Все зависело от того, слышала она его слова или нет.
Надя взялась за ремень — руки скользнули к бедрам, прогнали складки на гимнастерке с живота назад — и шагнула к столу.
— Знаете, мужчины, картошка остывает, а я зверски хочу есть, — сказала она и села за стол. Майор тотчас вскочил, успев подумать: «Пронесло!» Хотел перейти на ее сторону, но она упредила: — Там вам будет лучше — брат любит поговорить…
«Слышала… — догадался майор, но не растерялся, а как бы взбодрился: — Ну и к лучшему. Пусть знает, как я сил не жалею…»
Из высокого старого дубового буфета с выточенными голубями темного дерева на дверках брат достал три рюмки, вернулся, взял еще одну для Фроси, разлил густого цвета коньяк — видать, выдержанный, — попросил сестру сказать слово. Надя не отказалась, подняла рюмку, помолчала. Лицо ее было печальным, две продольные складки над переносицей сбежались, брови распрямились, усиливая резкость черт. Мужчины смотрели на нее: брат выжидательно — что скажет? — майор с напряженной готовностью поддержать, что бы она ни сказала.
— Что же, еще и еще раз за Победу! Наступил второй год мира. Удивительно, как долго шел каждый военный месяц и как быстро пролетел мирный год.
Андрей тряхнул головой, выпил, за ним последовал и Анисимов. Надя отпила, поставила рюмку.
— А я ждал, что выпьешь, вспомнив госпиталь, — проговорил Андрей и, обращаясь к гостю, продолжал: — Жалеет, ужасно жалеет.
— Ее понять можно, — заметил гость.
— Что я — не понимаю? — взъерошился Андрей. Он делался шумным, когда выпивал хотя бы чуть-чуть. — Еще как понимаю. Но не грущу, а радуюсь тому, что везу теперь не пушки на фронт и не пленных обратно, а лес. Значит, где-то люди строятся, из земляных нор на свет вылазят. Сосенки да елочки им как раз в пору.
— Нет, Андрей, не понял ты меня, — возразила сестра. — Я не жалею того, что ушло. Я не хочу утратить то, что нам еще послужит: душевный опыт. Впрочем, об этом сейчас не будем. Налей-ка майору и себе. Про картошку вы почему-то забыли. — Надя вдруг оживилась, словно приняла важное для себя решение и ей все стало ясно.
— И рыбки, рыбки, — подсказал гость. Но Андрей вроде не слышал про рыбку, молча разлил коньяк. Гость сам развернул промасленную бумагу, выложил на тарелку аккуратно нарезанную севрюжку.
