А Надя подумала, что она скажет брату о своем отъезде?
Андрей взял банку тушенки, покатал на ладони.
— По прежним временам — состояние, а? — И тут же ловко вырезал донышко. На мрачной, задымленной кухне крепко и ароматно запахло тушеным мясом, приправленным лавровым листом и черным перцем. — Ах!.. — Андрей вздохнул и пошмыгал прямым хрящеватым носом. Поискал в ящике стола нож и стал помогать сестре чистить картошку. Намолчавшись в кабине паровоза, он не мог удержаться и, поведя плечами, как бы заранее извиняясь, спросил: — Закрывались-то как? Торжественно или так, втихаря? Помитинговали?
Надя подняла на него недоуменный взгляд, с грустью ответила:
— А кому митинговать? Странный ты! Никому уже не было нужно. Иные уходили даже не оглянувшись. — И попросила: — Налей-ка воды, поставь на огонь…
Брат поставил кастрюлю с водой на плитку, взял нож, выбрал картофелину покрупнее и вернулся к прежним мыслям:
— А не худо воздать бы должное, подвести итог: приняли столько-то, вылечили столько-то…
Наде показалось, что брат чуть-чуть подстраивается под нее, и она ответила не сразу. Но тут же отмахнулась от предположения и благодарно взглянула на него. Андрей будто и не заметил этого, положив перед ней очищенную картофелину, сказал, вставая:
— Хватит нам на троих-то… — И закончил разговор неожиданной и приятной для Нади мыслью: — Не забывай, чему в госпитале научилась. Я так думаю, в книгах бы описать да всем медикам наказать строго: изучайте и в жизни используйте. Тяжелая была школа у вас, кровавая, и тем более дорогая.
— Андрей, как ты это почувствовал? — удивилась Надя. — Я тоже об этом думаю.
— Все думают, у кого голова есть на плечах. А у кого нет, другую не приставишь. К слову, наш сосед и мой напарник Петр Петрович… Послушала бы, о чем он думает, уши повяли бы.
— О чем? Человек он до мозга костей рабочий.
— Рабочий! — озлился вдруг Андрей. — А что мы, рабочие, все одинаковые, как тормозные колодки у вагонов? Нет, сестра, и еще раз нет. Вот он, наш Коноплин, думает: войну пошабашили, чего теперь пупок надрывать? Пора, говорит, о себе подумать. Я ж его, гада, человеком сделал.
— Человеком… Ты его машинистом сделал. Разница…
— А ты думаешь, не человека, а подлеца можно сделать машинистом? Нет, ты это брось. — Брат расстроился, выбежал на крыльцо покурить.
Надя, нарезав, запустила картошку в кастрюлю, остановилась у окна. Засохшие метелки цветов сирени темнели свечками, торчали из блестевшей под светом зелени. Прав Андрей. Но где и как приложишь то, чему научилась? В Теплых Двориках? Чего там можно достигнуть? И тут же, глядя, как шевелятся листья под ночным ветром, подумала решительно: «Теплые Дворики? Пусть! Это мое. Там можно сделать все, что захочу. И сделаю». И хотя она, как всегда, была уверена в себе, но ответить на вопрос, что она там сделает, не могла. Не знала, что ответить.
