— А от Архипа похоронка пришла. Я тогда у брата жила, у Никифора в Вологде. К весне сюда вернулась. А похоронка еще с зимы лежала. Для меня он всю зиму живой был, хотя и в сырой земле…
Про отца она ничего не говорила, и только тогда, когда после завтрака сын сказал, что пойдет на кладбище, и спросил, там ли похоронен отец, только тогда она сказала, став необычайно серьезной:
— В озере его могилка…
— Как — в озере? Разве их не достали?
— Кого достали, а его нет.
— Как же так?
— А немцы после бомбы бросали в озеро. Кто знает зачем. Ну троих и не нашли. Помнишь Алешку Грача и Сеньку Поплыванова? Они вместе со Степаном Захаровичем там остались.
«Бросали, чтобы следы замести, — подумал Дмитрий, — сволочи».
Потом мать шепотом, наклонясь близко к сыну, сообщила, как великую тайну:
— Жду и боюсь… Знаешь, Митюша… приду на берег и жду, и боюсь: должен же он выйти, а? Или нет?
Дмитрий отшатнулся.
В тот день он надолго ушел из дому. Его видели у озера на гранитных валунах. Видели в лесу, ополовиненном за войну. Он не слышал, как по деревне бегали ребятишки и кричали: «Куриный царь приехал! С палкой ходит!..» В детстве каждую весну он выводил в своем домашнем инкубаторе — на печке — цыплят, и желтые комочки к осени вырастали в крикливых петухов и курочек.
Домой вернулся под вечер, спросил, не сохранились ли отцовские инструменты. Топор, пила, долото нашлись, и он смастерил из старых досок два скворечника. Глядя, как сын прикреплял их к черемухе, мать качала головой: «Все такой же, Митюша…» Он понял ее. Конечно, острословы не преминут посмеяться, и, как бы упреждая их, он сказал:
— Ничего, мама! Если уж отстояли жизнь, то пусть она будет полная: с пением скворца. Пусть!
Мать спохватилась:
— Ладно, Митюша, ладно… Разве я что говорю?
Вечером над черемухами уже пели скворцы.
1
Платья не годились. Она примеряла и то вишневое, и белое в горошек (еще довоенное), и бордовое, и даже голубое, которое когда-то любила, но все отбросила. В них она казалась себе не той, какая есть. Как верно заметил Кедров! Что-то легкомысленное придавала ей эта одежда. Оставалось неизменное — гимнастерка и юбка. Надела. Привычно затянула ремень, разыскала сапоги, смахнула щеткой пыль. Повернулась перед зеркалом, даже прищелкнула каблуками, взмахнула руку к берету, осталась довольна: все как надо! Нет на свете разумнее военной одежды.
Областной отдел здравоохранения занимал дом в глубине квартала за маленьким сквером. Зелень берез скрадывала его, и только неширокая аллея открывала портик, фронтон, две белые колонны по бокам входа. Надя никогда бы не подумала, что колонны эти деревянные, если бы, миновав аллею, не увидела их так близко: все в мелких продольных щелях, колонны были обшиты узкими досками. «А вроде настоящие», — отметила она и шагнула в прохладную тень холла. Поднялась на второй этаж.
